– Иван Васильич! Что это значит? Вы куда хотите лошадь увести?
– В колхоз, Романовна, в колхоз.
– Как – в колхоз?
– Да вот решили в колхоз вашу лошадку взять.
Ну, она подумала сначала – временно, поработать. А они забирали ее насовсем.
– А вы-то сами в колхоз будете входить? – приступили к матери.
– Не знаю, – говорит она, – отец наш уже работает – в сельпо.
– Нет, это не то! – отвечают. – Все равно вам в колхоз надо!
Как упала мать на кровать – и в рев! Я из школы пришел, а она рыдает-заливается:
– Опять отобрали! И здесь все отобрали! О, Господи Боже мой!
А куда денешься? Отец для нас дом большой построил – восемь на девять метров. Так в нашем доме контору колхозную организовали. И колхоз назвали – словно в насмешку – «За освоение Севера».
«Где ваш отец?!»
Наступил тридцать седьмой год. 3 марта. Три часа ночи. Вдруг в ночи – стук. А папки в это время дома не было – он пошел в тайгу пушнину добывать вместе с шестью охотниками. Там, в тайге, и ночевал…
Стук все сильнее. Мать встревожилась:
– Кто там?
– Теть Кать. Это я, Николай Мазинский. Староста.
Она открывает дверь – а сзади старосты комендант маячит. Кравченко. Высоченного роста, вот такие руки, вот такие плечи! Заходит молча и все кругом осматривает. Мы проснулись, а он как рявкнет громким голосом:
– А где хозяин? Где ваш отец?!
– Он в тайге, – говорит мамка.
– Что значит – в тайге? Сбежал, что ли?! – еще громче крикнул комендант.
– Да нет. Он в тайгу на охоту ходит, и сейчас пошел за пушниной с охотниками.
А на стенке у нас пушнина висит. Николай Мазинский показывает на нее коменданту:
– Вот посмотрите, пушнины сколько!
– О-о-о, действительно, охотник! Молодец! Молодец! Ну ладно, счастливый он, пусть ловит лисиц. Пушнина государству нужна. Счастливый. Закрывайся, хозяйка…
Мы на кровати лежим – ни живы ни мертвы.
– А там кто?
– Там дети.
Подошел. Поднял одеяло:
– Да, в самом деле – дети.
– Закрывайся, хозяйка! Счастливый твой мужик – скажи ему!
Три раза повторил, что отец у нас счастливый, и ушел. Мамка только закрыла дверь на крючок, слышит – на улице рёв. Да так много голосов плачут! Дети кричат, женщины голосят. Даже сквозь зимние рамы слышно. Мать шубенку на голову накинула – на улицу выбежала. Возвращается сама не своя:
– Ох! У нас соседей забрали!
А утром узнали, что на нашей Барнаульской улице одиннадцать мужиков арестовали. Папка двенадцатым должен был быть. Чудом он избежал в ту ночь ареста. Потому что в тайгу ушел за зверем – план сдачи пушнины выполнять. Потому и повторил трижды комендант: «Счастливый твой хозяин!» Вот такое «счастье» было. Этого не опишешь словами. А мужиков соседских сослали – никто и не знает куда… Страшно это – люди работали не покладая рук. У всех, как и у моего отца, руки были огрубевшие от работы – топор, лопату из рук не выпускали. А дали разнарядку на арест – и трудяг-мужиков превратили во «врагов народа». Тем, кто этого не испытал, даже представить трудно, как в нашей России происходило это ужасное.
Забирали в тюрьмы, ссылали и тех, кто только заикнется о Боге. Врагами советской власти называли всех таких – и маленьких, и больших. Родителей расстреляли, а детей – в детдом в Колывани, устроенный в двухэтажном доме, отобранном у священника. А в классах на досках было написано: «Да здравствует счастливое детство!» Но детдомовские парни уже взрослыми были, не побоялись спросить:
– Какое это – «счастливое детство»? Папочку и мамочку расстреляли, а нам «счастливое детство» написали?
– Замолчать! Ваши родители – враги советской власти. Вы недовольны? Мы вас учим, одеваем, а вы еще недовольны? Замолчать!