рищ с Худудудом, который всё-таки сбежал из общины Бовы Харитона, не же- лая дальше ишачить с лопатой на кладбище и теперь прозябал на вольных хлебах. Вслед за Худудудом, в их компанию влился тот самый засосанный, за- дрипанный забулдыга, который принимал самое активное участие по рекви- зиции дорогих часов у Ивана Ильича, а по ходу, самолично конфисковал, а

проще говоря, спёр спортивный костюм «Адидас». В первые минуты встречи с Селёдкой, такая кличка была у этого бомжа, Побрякушкин решил ему рожу начистить, но тот первым кинулся к нему, протягивая руку, закричал:

– Земеля, падлой буду и до гроба им остаюсь, но я там был не при делах, они – эти суки, чуреки, век свободы не видать, меня на счётчик поставили и грозили не сёдни, так завтра на пику посадить… Вот моя лапа, держи петуха, я Муся-моряк, но зовут, суки, все Селёдкой… Я сам родом из Одессы, а там се- лёдкой и не пахло, там кефаль. Оттуда моя бабка, она меня и вывезла, когда мне было всего четыре года, потом она коней нечайно двинула, а меня спих- нули в детский дурдом…

– Ладно, живи, глиста в обмотках, – сказал равнодушно Иван Ильич, но руку пожимать не стал, – только помойся, а то от тебя несёт за версту!..

– Так это не поможет, – сказал Муся-моряк, – я уже мылся не раз!.. То у меня ещё с детства, в детском дурдоме подхватил – уши текут: то одно, потом вто- рое начинает сочиться, а потом и вся рубаха воняют…

* * *

Так незаметно и год подошёл к своему завершению; на календаре было 7- е ноября 1982-го года. Под мудрым правлением компартии ЦК и патриархов в Политбюро, о чём каждая собака знает, страна радовалась великому празд- нику: гранёными стаканами, без-передыху, пили водку, а вином и пивом за-

пивали; ели, поглощая пока-что килограммами варёную натуральную кол- басу и горланили до хрипоты песни: «…Я люблю тебя Россия, дорогая наша

Русь…». После – немного спустя – с отборной матершиной, принимались пра- вить друг другу скулы. Соответственно: родному куму в первую очередь, за- тем случайному собутыльнику или соседу, которому вдруг вздумалось по- лезть целоваться к жене хозяина дома, ибо сам он её целовал ещё ровно два- дцать пять лет тому назад, ещё в день свадьбы, потому-то другим и не позво- лял такую роскошь. Геннадию целоваться было не с кем. Фаина, как он давно уже предполагал, на него положила огромный и притом с прибором, и спит

сейчас, если и не с тем бородатым художником-импрессионистом, то на этот счёт, выбор у неё всегда был богатый, в особенности среди тех, кто лет на

пятнадцать, а то и двадцать старше её, но сидит на высоком сидале. В далё- ком Афганистане вот уже третий год продолжали выполнять «интернацио- нальный» долг, о котором в стране «социализма» ни единая сволочь, не имела чёткого понятия, – что это такое, зачем и кому это нахрен нужно и что мы там вообще забыли. К примеру, только в 1984-м году, который оказался одним из урожайным на погибших и годом кровопролитным для ограничен- ного контингента советских войск в Афганистане. В тот год потеряли только убитыми более 2300 солдат и офицеров. Тайком, с тех диких краёв, из-за го- лых, обожжённых зноем и суховеями гор, регулярно прилетали транспорт- ники – «Ан-12-е», а в них цинковые гробы, заколоченные в деревянных ящи- ках, в которых упакованы были те самые «интернационалисты», и которых, военкомовцы, приняв по совместительству обязанности гробовщиков похо- ронного бюро, по-тихому, в присутствии только ближайших родственников, ночью, как воры, зарывали бойца-афганца на местном кладбище. И вместо

славящей речи в честь погибшего бойца и салюта, с родителей брали под-