А при чем был сам Бакович.

– Стой, – сказал Черский, и его рука опустилась на округлое плечо Нэнэ. Та обернулась, удивленная.

– Что такое? – спросила она.

– Давай через двор выйдем.

– Но почему?

– Может быть опасно.

Нэнэ была удивлена, но подчинилась.

Они вышли на ту самую галерейку. Вокруг была неожиданная чернота, на досках под ногами хлюпал подтаявший снег. Черский ловко перемахнул в белевший внизу сугроб, а потом подал даме руку.

– Зачем такие сложности? – спросила Нэнэ, когда спустилась на землю и отряхивала колени.

– Есть вероятность, что нас поджидают, – спокойно ответил Черский.

Светлый прямоугольник прохода на улицу сиял зыбкой, мертвенной бледностью. Черский прошел его, ступая совершенно бесшумно, вжался боком в кирпичи – и осторожно выглянул.

Улица Бабеля была пуста, только перевернутые огни фонарей трепетали в черных лужах среди темно-синего талого снега. И бесформенная, но знакомая фигура переминалась с ноги на ногу возле входа в редакцию, как раз напротив таблички с названием газеты.

Это был, разумеется, Бакович. Одна рука в кармане. Там наверняка нож и кастет. Хватило ума встать сбоку от входа, чтобы, как это принято у подобных ему, напасть на противника сзади.

Но не хватило ума догадаться, что его обойдут со двора.

Черский улыбнулся и ощутил, как закипает в нем ярость. Он всегда улыбался, когда ощущал что-то такое. Так улыбается пират, когда видит на горизонте галеон, полный пленниц и сокровищ, но чреватый и случайной смертью.

Черский оторвался от стены, выдохнул и решительно зашагал прямо к противнику.

– Дебилам привет! – крикнул он так, что эхо запрыгало между домами.

Бакович вздрогнул и обернулся. Рука рванулась из кармана, в свете уличного фонаря блеснуло на мгновение лезвие ножа.

А в следующее мгновение рыхлый белый снежок, слепленный из того самого сугроба, что прел во дворе, врезался ему прямо в лицо.

Ослепленный Бакович замахал руками, нечленораздельно выругался, попытался стряхнуть с лица снег, но Черский уже был у него за спиной и отработанным движением вывернул руки. Бакович завизжал от боли, нож выпал и замер посреди лужи.

Черский врезал ему несколько раз под дых, потом приложил об стену. Убедился, что клиент обмяк, – и только тогда отпустил, чтобы поднять из холодной воды тот самый нож.

Отряхнул капли с лезвия и продемонстрировал Баковичу. Тот так и стоял, прижимаясь к стене и тупо вращая глазами.

– Ты собирался меня этим убить, – сообщил Черский. – Нехорошее дело. Я это так не оставлю.

Бакович таращился на него, словно не мог найти нужного слова. А потом вдруг рванулся – но не на противника, а прочь, вдоль по улице, и исчез за одним из поворотов.

Вечерняя улица Бабеля была, как назло, совершенно пуста. У схватки не оказалось случайных свидетелей. Хотя, казалось бы, центр города…

Черский не стал преследовать фальшивого историка. Просто стоял возле редакции и уже глазами знатока рассматривал лезвие, которое еще пару минут назад собиралось войти в его тело.

Нож был хороший и именно боевой. С такими не в походы ходят, такими убивают. Как этот дурак догадался раздобыть именно такой нож?

Черт, опять на журналистское расследование потянуло.

Он поднял взгляд и увидел Нэнэ. Она стояла рядом, не в силах отвести глаз со зловещего лезвия. От увиденного она словно окаменела.

Черский убрал нож и взял ее под руку.

– Пошли, поедим, – произнес он, двинувшись вниз по улице. – Этот нам уже ничего не сделает.

* * *

Блинная пристроилась на очень литературном перекрестке улицы Бабеля и бульвара имени Гоголя, в дешевой пристройке из пластикового каркаса и стеклянных стен. Теплое дыхание от чугунных конфорок, аромат свежевыпеченных блинов, десять видов начинок – даже тот, кто просто проходил мимо, вдруг ощущал в животе сосущую пустоту, а на ум приходило, что блинчик точно не повредит.