– Пусть будет, сынок. Товар копеечный, а практическая польза в лихой день огромадная, – обстоятельно отозвался Михалыч.

Больше Дмитрий не спрашивал, для чего ему в хозяйстве грифельные карандаши, школьные тетрадки и три бензопилы. В целом Михалыч держал дом в порядке, а то что покупает всевозможный хлам впору музей открывай это даже веселило Диму.

Михалыч окинул ещё сонным взглядом двор. Пусто. Стряпуху отпустили домой. А сами владельцы хором умчались на море.

– Эх, молодо-зелена. Таиланд! То ли дело у нас на озере. Живут в чистом раю и не видят. Ничего, пока ревизию произведу. Только бы Петрович подоспел вовремя, – раздумывал вслух Михалыч, щурясь уже совершенно родившемуся светилу.

Петрович его пожизненный товарищ. Он, конечно, не такой здравомыслящий и заикается, если психует, так что Михалыч готов придушить бедолагу, но когда встал вопрос о помощнике, то управляющий рассматривал только эту кандидатуру.

Притопать Петрович должен к десяти, а время шесть утра. Михалыч быстро направился поупражняться и принять водные процедуры. Имелись в обители и спортзал, и бассейн, но управдом предпочитал нарубить дров в баньку и свежую воду озера.

Когда к десяти Петрович не появился, Михалыч призадумался. Не в правилах друга было задерживаться. Но пока переживать не о чем и мужчина включил телевизор. Ящик недвусмысленно показывал рябь.

– Непорядок, – пробубнил Михалыч и сделал метку в свой гросбух, – позже взгляну. Может спутниковая тарелка чего. И тут заболело в правом подреберье, так что аж согнулся чуть не напополам мужик. И так в груди заныло, что тебе псина на луну голосит и нет просвета её тоске. Услышал он как будто бы голос Петровича за забором.

Вышел взглянуть. Может запнулся старый и лежит в канаве со сломанной ногой. Сложил ладони козырьком и правда, вон Петрович. Стоит на четвереньках в траве.

Ну да, он.

– Петрович! – кликнул управляющий и замахал руками, – Ты чего там на корячках делаешь? Упился с утра, паскудник?

Едва не бегом метнулся к другу. Петрович неуверенно стоял на четырёх костях и мычал. Михалыч подошёл и взял его под руку бранясь на чём свет стоит. Давнишний товарищ поднял голову и оборотился в сторону приятеля.

Михалыч оттолкнул друга словно обжёгся да так, что оба рухнули навзничь. Петрович продолжал важно мычать, а Михалыч начал креститься отчего-то левой рукой и молиться какой-то Ёшкиной родительнице.

Это определённо его приятель. Ветхая оглобля под метр девяносто, с копной сивых волос. Только вот глаза. Не было глаз, имелись бельмы и кожи не было на лице. Мясо и отрепья зловонные.

Как сидел так и пополз Михалыч сильно обдирая руки и седалище. После встал и не разгибаясь влетел во двор. Замкнул створку на все замки, но выдохнуть не мог.

– Чёрт, чёрт, чёрт. Это ведь… как его… нежить-то из американских фильмов. Зомбя!

Михалыч больно ущипнул себя за ляжку. Вскрикнул, ещё раз выругался и побежал в дом.

Телевизор хранил молчание, радио тоже, а телефон пиликал короткими гудками.

– Вот тебе и ядерная война. Вот тебе и конец света Михалыч, – суматошился насмерть напуганный управляющий, сползая в глубокий подвал. Там схватил рацию и полевой бинокль.

С чердака хорошо было видно, что Петрович, как серебряный баран стучится остатками черепа в плотно закрытые ворота, а рация похрипела и выдала «Мэй-дэй, мэй-дэй». Михалыч припал к биноклю.

В посёлке по дороге топали бабы-зомби. Видимо, в магазин, куда в эту пору подвозили свежий хлеб. Михалыч опустил руки, покачал головой, словно стряхивая морок, но понял, что не зря собирал свой запас, которому с той самой минуты не будет цены. Разве что сама жизнь.