Пришли Щербак с ефрейтором, принесли два котелка холодного супа, четыре куска мяса, хлеб и водку.

– Чертова кухня, в такую даль забрались. Пока шли, суп замерз, – ругался Щербак.

– Незачем было таскаться. Что б я вас – не накормила? – говорила хозяйка, накрывая на стол. Она поставила ведерный чугун вареного картофеля, миску огурцов, миску квашеной капусты и тарелку с салом. Потом выскочила в сени, вернулась, загадочно улыбаясь, держа руки под фартуком, и под дружный возглас «о-о-о!» выставила большую темную бутылку самогонки. У Щербака от радости выступили слезы. Он восхищенно посмотрел на хозяйку, потом на бутылку и сказал:

– Ух ты, моя ненаглядная!

Никто не понял, кого он назвал ненаглядной – бутылку или хозяйку.

Даже серьезный ефрейтор Бянкин засмеялся. Антонину Васильевну хохот согнул пополам.

– Умру… ей-богу, умру. Ну и комики! – задыхаясь, бормотала она, но, случайно взглянув в окно, притихла и, подняв палец, прошептала: – Тсс, хлопцы! Какой-то важный начальник в папахе к нам.

– Полковник Овсянников. Вот уж некстати, – сказал наводчик и выразительно мигнул Щербаку. Тот сунул бутылку под стол.

Через порог шагнул замполит Овсянников. Снял папаху, пригладил жесткие седые волосы.

– Хлеб да соль!

Экипаж Малешкина дружно ответил: «Спасибо, товарищ полковник!» Саня вскочил и стал приглашать Овсянникова за стол.

– А что у вас вкусненького? – поинтересовался Овсянников и, узнав, что горячая картошка с огурцами, охотно согласился.

– Если, конечно, хозяюшка не против? – Он подошел к Антонине Васильевне. Она испуганно вскочила, отерла о фартук руку и боязливо подала полковнику.

– Как величать-то?

– Антониной Васильевной, – прошептала хозяйка.

– А меня Тимофеем Васильевичем; выходит, что мы с вами по батькам тезки. А горяченькой картошки-то поем, Антонина Васильевна. С удовольствием поем.

– Сидайте, Тимофей Васильич. – Хозяйка метнулась в кухню за табуреткой, потом к сундуку за рушником.

Осип Бянкин разделил помпохозовскую водку; подвигая стакан Овсянникову, попросил его выпить с экипажем. Полковник взял стакан, покачал головой.

– Не пью я, вот ведь беда-то какая. А сегодня немножко выпью. Как говорят пьяницы, повод есть. – Он перелил водку в стакан ефрейтора, оставив себе на донышке. – Выпьем за освобождение Житомира, Бердичева, Белой Церкви. Что вы на меня так смотрите? Очень серьезно говорю. Войска нашего фронта расширили прорыв до трехсот километров и продвинулись в глубину на полтораста. Манштейн со своей ордой покатился на запад. За полную победу! – И Овсянников поднял стакан.

Выпили и набросились на картошку с огурцами. Овсянников ел жадно, обжигаясь.

– А вы, товарищ полковник, наверное, со вчерашнего дня не ели? – заметил Бянкин.

Овсянников усмехнулся:

– Заметно?

– Еще бы!

– Верно, – вздохнул Овсянников. – Как встал, так и пошел по экипажам. А они по всему селу разбросаны, батарея от батареи на километр. А как не пойдешь, не сообщишь такие вести. Сами ноги бегут. А мне уже на седьмой десяток перевалило.

– Правильно, товарищ полковник! – воскликнул Щербак. – За это надо еще выпить! – и вытащил из-под стола бутылку.

Овсянников удивленно посмотрел на Щербака.

– За что же это выпить, старшина? За то, что мне седьмой десяток пошел? Уберите, уберите, старшина, чтоб и глаза мои не видели. – Овсянников укоризненно посмотрел на хозяйку. – Балуете вы их, Антонина Васильевна.

Антонина Васильевна высоко вскинула брови.

– Так они ж гости, товарищ полковник! Сколько время мы вас ждали! А потом они уж больно хлопцы славные.

Овсянников засмеялся.

– Нравятся?

– Очень. Особенно лейтенант. – И она нежно посмотрела на Саню.