Недалеко послышалось какое-то движение. В лесу обычно тихо и слышен любой посторонний звук.

«Зверь! Вряд ли, только если лось. Люди?», – от этой мысли Эйнари стало не по себе…

Комбриг Смолин1 проснулся с жуткой головной болью. Молоденький «нквдшник» не признавал прошлых заслуг. Смолин был для него антисоветчиком и британским шпионом, а раз не хотел сознаваться в преступлениях, вполне логично добиться признания силой. Сейчас бы водки и забыться, но забыться в камере уже не получится.

Начальник Военно-инженерной академии РККА был человеком волевым, но то, что творилось последние полтора года, не могло пройти бесследно даже для таких людей, как Смолин. Он уже многое успел пережить – мировая и Гражданская войны, контрреволюционные мятежи, служба на Кавказе. Однако терять своих товарищей и сослуживцев в мирное время, слышать, что, дескать, кто-то из них агент японской разведки, и быть бессильным что-либо сделать… в голове не укладывалось.

Смолин осознавал, что рано или поздно наступит и его очередь. Чем он лучше других? К тому же бывший офицер царской армии, «военспец». Если Тухачевского расстреляли, то и с ним особо церемониться не будут. Месяц назад, в конце августа, обвинили в антитеррористической деятельности, а потом и расстреляли видного теоретика Константина Соколова-Страхова2, между прочим, тоже царского офицера.

Иван Иванович знал Соколова-Страхова, пересекались на Карельском фронте в двадцать первом – двадцать втором году, вместе получали значки «Честному воину Карельского фронта», потом еще не раз встречались на курсах «Выстрел»3, в Военной академии имени Фрунзе, в штабе армии.

Не все любили бывших царских офицеров, особенно те, кто попал в Красную Армию через «политические учреждения» советской власти. Однако «военспецы», тем более те, кто успел повоевать еще в мировую, пользовались уважением и авторитетом среди бойцов и командиров РККА.

Гражданская война, ликвидация «белофинской авантюры», короткая война с Польшей – солидный боевой опыт. Но мировая… Тут иной масштаб. Противник – это не наспех сколоченные из юнкеров и крестьян отряды или «войско» польское, а немецкие и австрийские части, передовые европейские армии с тактикой и стратегией по всем канонам и правилам военной науки. Было чему поучиться у этих людей, особенно молодежи из Красной Армии. Но на холодном полу в московской тюрьме это не имело никакого значения.

Лязгнула дверь.

– Смолин, на выход!

С трудом поднявшись, Иван Иванович вышел из камеры.

– Пойдем, сегодня суд!

«Суд, допрос – какая уже разница, хотя на суде, наверное, бить не будут», – подумал Смолин.

Его провели в специальную комнату, где гражданский выдал полотенце, щетку и велел привести себя в «божеский» вид. Из Лефортовской тюрьмы Смолина должны были перевести под конвоем в здание Военной коллегии Верховного Суда, по Никольской улице, сейчас она называлась улицей 25 Октября.

Конвой? Хватило бы одного красноармейца. Смолина арестовали в середине мая, а сейчас двадцатое сентября. Избиения, скудное питание – какой из него беглец? Однако в НКВД знали, что среди военных, особенно среди тех, кто участвовал в Гражданской, много отчаянных товарищей.

Весной 1937 года по дороге в Москву была предпринята попытка арестовать комкора Примакова4. Но герой-кавалерист вспомнил былое червоноказачье прошлое – долго разбираться не стал и с помощью личной охраны обратил «незадачливых» сотрудников в бегство. Бжишкянца Гая Дмитриевича5 пришлось арестовывать дважды. По пути в Ярославскую колонию комкор, выломав доски, выпрыгнул из вагона, сломал ногу, что не помешало ему скрываться от преследования. Сгубило командира то, что он сам связался с Ворошиловым, надеясь на справедливое решение и защиту. Однако связи не помогли.