И, словно бы в подтверждение, что случилось нечто из ряда вон выходящее, невероятное, а значит воспринимаемое подсознанием как опасность, появился вдруг незнакомец, которого, как и любого постороннего, здесь быть не могло (билеты для индивидуального посещения в музее не продавались). Этот незнакомец, возникший опять-таки за спинами экскурсантов, был седоватый, коротко стриженный мужчина в мягком бархатном костюме. Обращали на себя внимание его усы и борода, красиво растущие с природной естественностью. Но более всего Ларису Дмитриевну впечатлило, что был он бос. Заметив на себе её взгляд, мужчина извинительно приложил руку к груди, слегка поклонился и завернул за угол. Не оставалось никаких сомнений: в музее творится какая-то чертовщина, необходимо срочно заканчивать экскурсию и докладывать обо всём Иванцову.

А между тем Козличенко, отмерев от испуга и пережив бунт сознания, принял, наконец, действительность такой, какова она есть. И эта действительность даже сделалась ему занятна.

– Значит вы утверждаете, что данное здание принадлежит вам? – сам собою возник у него тон следователя.

Дама и офицер переглянулись.

– Да, сударь, – отвечала молодая женщина. – Это мой брат Николай Алексеевич Батищев, а я – Анастасия Алексеевна Батищева. В наше владение этот особняк перешёл после смерти родителей. Я только не возьму в толк, отчего здесь теперь какой-то музей? Или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. Здесь находится краеведческий музей. Причём давно. Как гласит табличка на входе, с 1973 года.

Анастасия отпрянула от этих слов, точно налетела на невидимую преграду.

– Но разве нынче не 1911 год?

Козличенко усмехнулся:

– Нынче год 2016-й!

– Николаша! – вскочила женщина, простирая руки к брату.

– Боюсь, это так… – обнял офицер сестру. – Вспомни, мы ехали в поезде…

– Да, да, мы ехали в Москву… – согласилась женщина, испуганно бледнея перед какой-то выходящей из забытья правдой.

– И поезд… Ну, помнишь?

– Сошёл с рельсов, – упавшим голосом произнесла она и, оседая в руках брата, прошептала: мы же погибли…

Поддерживая потерявшую сознание сестру, Батищев прикрикнул на Козличенко:

– Что вы стоите, как истукан?! Придвиньте же стул!

Козличенко, досадуя, повиновался, словно заставили его вынырнуть из водоёма, который он с интересом исследовал.

Батищев тихонько похлопал Настю по щеке. Потом подул на лицо, и она открыла глаза, полные какого-то прозрачного тумана, на дне которого лежала застывшая оливковая радужка и чернел лишённый живости зрачок. Она ещё ничего не видела, а её испуг уже зрел и, если бы не мягкий, но волевой голос брата, она, видимо, снова лишилась бы чувств.

– Настя, родная! Соберись! Ты никогда не была трусихой! Всё прояснится. Я видел здесь Фёдора Леонидыча…

Она пошевелилась. Потом выпрямилась на стуле, лицо её порозовело.

– Фёдора Леонидыча?

– Именно. Это он направил меня сюда, сказал, чтобы мы с тобой его дожидались.

И в ту же секунду распахнулась дверь, словно некий распорядитель хода событий торопился раскрыть интригу. Козличенко испугано ретировался в угол, а в комнату вошли мужчина и костюм, так встревожившие до этого Ларису Дмитриевну. Правда, на сей раз костюм не был бесплотен. Он облегал тело босого, как и его спутник, довольно полного господина. Серые поредевшие волосы ползли змейками с затылка на лысое темечко, выпуклый лоб с крупным лицом выглядели единым массивом, круглые глаза чернели из-под лохматых бровей.

– Здравствуй, Настенька! – улыбнулся первый мужчина.

– Фёдор Леонидыч! Какое счастье! – Она с благодарностью посмотрела на него. – Теперь, когда рядом с Николашей ещё и вы, мне не так страшно… Однако, объясните, что всё это значит? И отчего на нас нет обуви?