(сказал комбат)
разведка видела отряд:
прёт от границы прямиком,
наверно, коротко знаком
с оазисами на пути.
И мы должны его найти.
А сколько их ещё –
спроси пустыню.
Гудят вертушки день и ночь,
они хотели б нам помочь,
да разглядишь ли свысока
среди проклятого песка,
где разбежались и легли
десяток тех, что ближе шли.
А сколько их ещё –
спроси пустыню.
Во флягах кончилась вода –
подбросят небом, не беда.
Беда, что бьют из кишлаков:
они чужие средь песков,
там богатеи правят всласть,
плевать им на Кабул и власть.
И сколько их ещё –
спроси пустыню.
Шесть дней в песках искали тень,
седьмой удачный выпал день:
подул нам в лица наконец
не тёплый ветер, а свинец –
с бархана, с гребня, с бугорка
ударили три ДШКа.
А сколько их ещё –
спроси пустыню.
Пускай под семьдесят жара,
сегодня лучше, чем вчера.
Два взвода двинуты в обход,
их прикрывает третий взвод,
четвертый с пятым – на заслон,
гранатометный взвод – на склон.
А сколько их ещё –
спроси пустыню.
Прошла минута или час,
какая разница для нас,
когда окончен разговор,
и тащишь в бронетранспортёр,
перехвативши за приклад,
в тебя стрелявший автомат.
А сколько их ещё –
спроси пустыню!
Песенка капитана
Вот и весь служебный рост:
на погонах восемь звёзд,
а хожу все годы
в командирах взвода.
Я, меняя округа,
бил условного врага.
Но с годами чаще
враг был настоящий.
Я в Абхазии бывал,
в Приднестровье воевал,
я верхом на танке
ездил по Таганке.
Я стоял на рубеже,
спал со вшами в блиндаже,
я копал окопы
посреди Европы.
Мне давала ордена
удивлённая страна:
умный, мол, ворует,
а дурак – воюет.
Я не робок и не слаб,
я отнюдь не против баб,
но с моим окладом
им меня не надо.
Я под вечер или в ночь
выпить водочки не прочь:
это тоже дело,
если нет обстрела.
В общем, я такой, как вы
из Тамбова ли, Москвы, –
разве что контужен
и никому не нужен…
Вернуться и жить
А дома всё по-старому,
а в жизни всё по-новому.
Прошёлся бы бульварами,
да сапоги с подковами.
Весна ручьями бесится,
птенцы пищат под крышами,
двадцать четыре месяца
не виданы, не слышаны.
И за телеантеннами
такая даль спокойная,
как будто бы Вселенная
вовек не зналась с войнами.
Брат учит математику,
но оглянись зачем-нибудь –
военного солдатика
рисует на учебнике.
Мать пирогами занята,
кричит из кухни весело:
– Вот рада будет Таня-то,
а то уж нос повесила!
Глядишь в окно широкое
на блещущие лужицы.
Опять вокруг да около
воспоминанья кружатся.
Брат переходит к физике,
сопит – не получается…
Гвардейская дивизия
с героями прощается.
Гремят салюты вечные,
полки идут колоннами.
А жизнь-то бесконечная,
а слёзы-то солёные.
Мыть возится с опарою,
брат – с прозою Астафьева.
И Танечка с гитарою
поет на фотографии.
Впереди – Москва
Опять газетные посулы,
пустопорожние слова…
Но, возвращаясь из Кабула,
мы знали: впереди Москва.
Так предавать, как предавали –
из-за угла, исподтишка, –
другую армию едва ли
в любые предали б века.
Нас ненавидели за силу,
и не чужие, а «свои»,
толкая в братские могилы
и бесполезные бои.
А выживших ждала расплата
и обвинение в грехах,
в которых были виноваты
те, предававшие в верхах.
И всё же из Афганистана,
его огнём закалены,
назло измене и обману
вернулись воины страны.
В демократической столице
враги добить нас не могли,
пока бессчётные границы
меж братьями не провели.
Вот-вот обрушится держава,
уже пылают города…
Но армия имеет право
стать Божьей карою тогда.
Врач
Переезжаем Саланг,
смотрим и влево и вправо:
то на обочине – танк,
то под горою – застава.
Ветер порывами бьёт.
Мы не торопимся, чтобы
не проморгать гололёд
и не заехать в сугробы.
К этому часу уже
заночевали колонны,
сгрудились, как в гараже,
дула направив на склоны.
Всё изменилось внизу —
трасса, природа, погода.
Мчим из метели в грозу,