Гарри намеревался только подойти к морю, а затем отправиться на север, в Сент-Джордж, и сесть на паром, хотя в тот день никто не ждал его возвращения в мастерскую. Но так же, как движения мира, который, когда он вернулся с войны, представлялся ему неподвижным и успокоенным, прежде чем столетие (и, возможно, его жизнь вместе с ним) начнет ускоряться, устремляясь к отблеску огня в своем конце, действия Гарри направлялись чем-то таким, что совершенно не зависело от его намерений.

Когда он возвращался домой и их паром двигался через пролив Нэрроуз, держа Бруклин по правому борту, а Статен-Айленд по левому, все высыпали на палубу, и окружающее казалось предельно невероятным и странным. У него не было ни малейшего представления, что именно он обнаружит, но все происходящее ощущалось скорее началом, чем концом. Возможно, после испытаний и лишений, сражений на суше, на море и в воздухе придет успокоение, создание новой семьи, любовь. Но, казалось, ничего не меняется и все остается обычным: метро, рестораны, телефонные звонки, бизнес, оплата счетов. Однако теперь, на взморье, где он не собирался оставаться надолго, его удерживал некий меркуриев дух, словно свинцовый якорь одного из кораблей, проходящих между пиллерсами Форт-Гамильтона и Сент-Джорджа.

Он никогда не любил читать сложенную газету, как это делают в метро, но здесь, на пляже, где в поле зрения не было ни души, даже призрака берегового охранника на какой-нибудь из заброшенных сторожевых вышек или в бетонном укреплении, и уж тем более напирающих со всех сторон пассажиров, сложить из газеты оригами его заставил ветер. И вплоть до трех часов или чуть дольше он читал новости в своей обычной дисциплинированной манере, делая паузы, чтобы зафиксировать в памяти важные факты и цифры. Когда читать стало нечего, Гарри смял газету, обратив ее в подобие подушки, а когда он вытянулся на песке, все вокруг стало спокойнее – как видно, неизменный ветер лишился своей прыти из-за неровностей земли. Слушая биение собственного сердца, он заснул на солнце. А в просторные, ничем не отягощенные мгновения перед сном увидел ее – всю, полностью.

Чувствуя прилив сил после нескольких часов, проведенных под открытым небом, он сидел в темном зале паромной переправы и с нетерпением ждал, когда можно будет пройти через ворота к сверкающей воде. В гавани под покровом изменчивого дыма сновали туда-сюда корабли, каждый стремился к месту своего назначения, пересекая водную гладь, которую солнце украсило парчовым узором вспышек, похожим на листву, поворачивающуюся при внезапных порывах ветра. Большее число кораблей он видел только во время вторжений на Сицилию и в Нормандию, и над теми кораблями он быстро пролетал. В отличие от флотов вторжения, бесшумно и неподвижно покоившихся на не ждавших их морях, корабли и катера в нью-йоркской гавани вели себя несдержанно, гудели и свистели, словно отчаянно пытались заговорить.

Голуби, невзначай попавшие в зал, взлетали вдоль темно-зеленых стен к самым высоким окнам, отскакивали от них и опускались обратно на стропила отдохнуть. Пол блестел от стеклянной крошки, подмешанной в бетон, чтобы повысить силу сцепления. Постоянно, даже когда в крышу и стены било солнце, здесь горели сотни электрических ламп, чтобы рассеивать темноту. Шаги и тиканье часов. Клаксоны, двигатели, ветер, вода, хлопающие крылья, звуки дыхания, биение сердца, пульсация крови.

Гарри закрыл глаза, чтобы не потеряться в сутолоке. Когда ворота широко распахнулись, приглашая на очередной паром, и он открыл глаза, то увидел в воздухе белую вспышку, похожую на ястреба, разворачивающегося в полете, а затем она исчезла. Он за долю секунды понял, что это была газета, которую швырнули в урну с быстротой и точностью метательного ножа. И так же внезапно он понял, что этот прекрасный, мощный, беспечный бросок одним быстрым движением совершила женщина, идущая на паром и, похоже, рассерженная.