Из церковных обрядов особенно изнуряло «говенье». Постом перед пасхой, каждый житель любого возраста в течение недели (любая из семи недель) каждый день, утром и вечером, обязан был ходить в церковь замаливать грехи, накопившиеся за год. Говенье заканчивалось исповедью у попа, когда он спрашивал: «В чем грешен?», а затем причастием. Последнее было приятной процедурой. Жаль только, что мало давали: половину чайной ложки сладкой красноватой массы («тело христово») в рот. Ложка была одна на всех, ее не дезинфицировали, угощая всех: и старых и малых, больных и здоровых.

Одежда у членов семьи была только у взрослых. Зимой – валенки или лапти, полушубки, шапки из меха убитой собаки (у женщин теплые платки). Малышам-дошкольникам зимой одежды и обуви не полагалось. Они должны были сидеть на печке, а если у кого что-либо и было, то только доставшееся «по наследству» от старших братьев и сестер.

Бывало, что очень хотелось выйти на улицу, так как горку из снега ребята сооружали перед нашим домом, а выйти не в чем. Позже, лет в семь, я научился реставрировать старые, сношенные старшими братьями, лапти и выходить на улицу. Но не дай бог увидит отец, если выйдешь в исправных лаптях. По его мнению, это было расточительством, особенно, если в них кататься по льду, они же быстро придут в негодность.

В весеннюю распутицу мы приделывали к лаптям деревянные колодки (буквой «П»), чтобы не замочить ноги.

В лаптях я проходил все детство, вплоть до 7 класса включительно. Помню, отец раздобрился и купил в 1930 году мне демисезонное пальто и шапку, а на валенки денег не хватило. Вот я и ходил в приличном пальто, но в лаптях. Стыдно было. В это время мало кто ходил в лаптях, но что поделаешь, бедность.

Село наше называлось Сараи. Село большое – районный центр. Еще в ту пору в нем было более тысячи дворов. Много улиц. Но какие-то варварские названия улиц: Лягущинка, Кощинка, Гнидовщина, Нахаловка и т. д. Теперь они переименованы, да и село стало теперь рабочим поселком.

Все о чем пишу, действительно было, здесь нет ничего преувеличенного и приукрашенного. Так жила наша семья до начала 30-х годов. В других семьях (у соседей) было тоже самое, у некоторых даже хуже. Были, конечно, хозяйства зажиточные, в которых положение было иное. Но основная часть (середняки), не говоря уже о бедноте, жили в таких условиях. Хорошо еще, если хлеба хватало до нового урожая, но чаще его хватало только до пасхи, а у бедняков, как правило, только до крещения, в таких случаях хлеб занимался у кулаков с условием отдачи его из нового урожая с большими процентами.

Правда, перед самым вступлением в колхоз (1930 г.), мы стали жить лучше.

У нас было две лошади, железный плуг. Отец набрал земли у родственников-бедняков исполу, что значит, землю обрабатывал, сеял отец, а полученный урожай делился пополам: одна половина владельцу земли, вторая отцу. Это резко увеличило количество хлеба. А много хлеба, много корма скоту. Значит, есть мясо. Продал хлеб, можно купить скот, одежду. Однако в кулаки отец выбиться не успел, началась коллективизация.

Вполне справедлив вопрос: «Как же так, советская власть уже существовала десять лет, а село со старым укладом жизни еще не распрощалось?».

Дело в том, что с изменениями политической системы, не так быстро происходят изменения в экономике, культуре людей, в их быту. Эти факторы еще долгое время оставались на прежнем уровне.

Конечно, в городах изменения были заметнее после установления советской власти, но в селах быт людей оставался, в основном, прежним. И хотя сама советская власть на селе с каждым годом укреплялась, постепенно теряла свои позиции церковь, а неграмотность, бескультурье, нищета и варварство еще долгое время оставались.