Все постройки, как и у других крестьян, были покрыты соломой.

Крестьянская изба… Одну четверть ее занимала русская печь. На печи спали, в ней пекли хлеб, варили пищу на семью. Иногда в ней отец парился. В другой четверти избы – в углу – кухонная утварь с чугунными кадками и рогачами. В третьей четверти избы стоял грубо сбитый стол. Вдоль стены стояли лавки. Казенка – ящик, прикрепленный к печке для отдыха. Полати – тоже ящик, но плоский, прикрепленный под потолком, где обычно сидят дети. Задник – три широкие доски, заменяющие кровать, располагался в последней четверти избы.

Вот и все оборудование избы, вся ее мебель.

Я и двое меньших спали на полатях, отец и мать – на печке, остальные – на заднике, казенке, лавках.

Постели… Их по существу не было. На всю семью была одна перина и две подушки (приданное матери), а мы – молодежь спали кто на чем: под бок подстилали старые полушубки; под голову подкладывали верчушки (самотканые из хлопьев и волокон конопли); там же и одевались.

На полатях теплее, а вот на лавках и заднике холодно. Зимой, под утро, вода в кадках замерзала. Но это еще не все. С января-февраля начинали плодиться овцы, и ягнят, по мере их появления, забирали в избу. Телилась корова – теленка тоже брали в избу. Если растили маленького поросенка, он тоже был в избе. А где же еще его держать? Не было у крестьян теплых помещений для скота, такие теплушки были только у богатых.

Вся эта «молодежь» жила вместе с людьми, тут же и оправлялась.

Если телилась корова рано (январе-феврале), то в сильные морозы ее заводили для дойки в избу. При доении она жевала сено, принесенное со двора. Ну и, конечно, оказавшись в тепле, как ей не оправиться.

Когда в хозяйстве бывали гуси, то в марте-месяце под лавками в кошелках на яйцах сидело 4–5 гусынь. Естественно, пол был черный, мыли его только к большим религиозным праздникам, ежедневно же скоблили лопатами и выметали грязь березовыми вениками. Только весной обстановка разряжалась. Вся живность выводилась на волю, тогда и пол мылся каждую неделю.

Такие условия бытия были, как я себя помню (с 1924 года) вплоть до 1931 года. После смерти отца живность резко поубавилась, но то что еще оставалось, продолжало зимой находится с нами в избе.

Мать рассказывала, что до революции изба наша отапливалась по-черному, что значит без трубы. Дым из печи выходил не в трубу (ее не было), а в избу и далее через дверь. А зимой они сушили на печке коноплю, от которой была страшная пыль. Печь топили соломой. Дрова жгли только по большим праздникам (лес от села за 30 км), когда пеклись блины.

По вечерам в осеннюю и зимнюю пору, когда ночи длинные, мать и сестра пряли, превращая волокна конопли в нить, намотанными вначале на веретено, а затем на клубок. Прядение было основным занятием всех женщин села в ту пору.

Пряли и на посиделках во время постов, когда девушки собирались по 5–8 человек в одной избе по очереди, чтобы меньше жечь керосина, а парни сидели тут же и лузгали семечки, обмениваясь репликами и шутками.

Когда же прядение заканчивалось, начинался этап тканья. С этой целью собирался деревянный ткацкий станок, занимающий одну четверть избы (на месте задника) и начинался стук с раннего утра до поздней ночи.

Ткали по 6–8 и более холстов длиной 10–12 метров, одеяла, дорожки, где основа была пеньковая, а остальной материал состоял из лоскутов старой цветной одежды. Такой станок работал не менее недели с утра и до позднего вечера.

Зимой приходили на 5–6 дней портные – группы мужиков по 3–4 человека шить одежду и шубы из выделанных овчин. Эти портные ходили из избы в избу, куда их приглашали жители села.