Увидев эту картину, мама начала стыдить отца, мол, уже вечер, ребенок не кормлен, а он пошел с маленькой Ниной в такую даль провожать гостей. Отец вскочил, начал ругать и обзывать маму, грозился побить. Мы выскочили на улицу и направились бегом домой через луга; отец – хмельной, с Ниной на руках, – за нами следом. Так он следовал за нами в метрах за 100—200 и преследовал нас до самой нашей хаты, выкрикивая ругательства в адрес мамы. Мы заскочили в хату, мама – на горище (чердак) прятаться. Старшие братья: пятнадцатилетний Виктор и тринадцатилетний Володя, – держали входные двери; отец рвался и говорил: «Откройте, не то – буду ломать двери». Хлопцы отвечали: «Не пустим – ты будешь бить маму». Я стоял в сенях, испугался, плакал. До полуночи держали двери, отец немного протрезвел, успокоился, сказал, что никого не собирается трогать. Вот тогда и открыли хлопцы двери. Действительно, отец пришел в себя и никого не трогал.

Как подумаю: «что выдерживала эта, соломой крытая, хата?» После войны, и в начале 50-х годов, какие были летом частые дождливые грозовые дни? Дожди лили, как с ведра, а крыша – ветхая, все пропускала. С потолка ручьи бежали; под струи воды подставляли миски, тазики и корыто. Все говорило о том, что хату надобно латать, перекрывать.

Что запомнил я еще в то время?

Мне было три или четыре года. В послевоенное время было много воровства. Людям приходилось в Лиховке делать прочные, завинчивающиеся замки-запоры. Иначе могли выкрасть кроликов из клеток, вывести из хлева свинью, покрасть в сарае курей и т. д. Поэтому у нас кролики содержались в яме (глубиной 2 м); они в этой яме вырывали норы. А для кормежки и выгуливания кроликов, у нас был сооружен плетенный загон вышиной больше метра, чтобы они не перепрыгнули его. С ямы кролики в загон выбегали по специальному желобу, вкопанному в землю (толстое круглое бревно, в котором был выдолблен ход для кроликов). Один конец этого желоба был в яме, а второй выглядывал в загоне. На ночь кроликов загоняли в яму, отверстие для входа в яме перекрывали. Поэтому уворовать невозможно – кролики все убегали в норы. Таким же образом у нас и содержались свиньи. Яма для кабана была в глубине двора, размером (2 на 2 и на 2) м. Сверху накрыта накатом земли. Только одна ляда, чтобы взрослому залезть. И попробуй с такой ямы вытащить свинью?

Помню, как будучи еще маленьким, я нашел колесо от возка, вставил палку во внутрь и, нагнувшись над колесом, удерживаясь руками за палку, начал по двору его катать. Было тогда лето. Я был полураздетый, босой, на голове была фуражка большого размера, которая закрывала глаза. Катаю, катаю это колесо по двору, и вдруг, – лечу в яму кубарем. Приземлился в яме на ноги, и по самые щиколотки повяз в свином навозе. В темной яме вижу: с угла на меня начал надвигаться большой кабанище с хрюканьем и красными глазищами. Он в яме вырос – это зверь. Я как завопил не своим голосом. Мама услышала крик, но не могла с кухни понять, откуда крик. Но, наконец, догадалась и вытащила меня. Не то, – сожрал бы меня этот кабан. Потом мама долго меня всего отмывала. Вот такая у меня история была в детстве – встреча в яме с кабаном.

Мой самый старший брат, Виктор, хорошо рисовал. Я любил стоять рядом и смотреть за его работой. Он тогда обучался в 6-м классе и нарисовал картину «Три богатыря», размером метр двадцать на метр. Картина всем понравилась, и отец заказал для картины рамку, вставил картину под стекло и повесил ее на стенку в комнате над кроватью.

Помню, осенью 1950 года, я сильно заболел и непонятно чем. Все дети гуляли на улице, а я лежал на деревянном диване и ничего не ел. Сала вообще в рот не брал, – я его в детстве не любил и до сих пор с трудом употребляю; молоко мог пить только холодное, парное – не переносил. Не знаю, чем я болел, но не ел и сильно ослаб.