– Прошу прощения, господин. Я явился, чтобы снова обменяться конями, как ты обещал. Я пошёл на конюшню, но твои слуги не хотят совершать обмен. Сказали, что нужно твоё разрешение.

– И это всё, зачем ты пришёл? – так же осторожно спросил евнух, приблизившись к посетителю и пытаясь заглянуть ему в глаза. – Ты хочешь забрать коня и покинуть мой дом? А как же дружба, которую ты предлагал?

Заганос потупился:

– Господин, теперь мне понятно, о чём ты говорил, когда предупреждал меня, что я не всё о тебе знаю. Ты не станешь дружить с человеком, который настолько ниже. Таких, как я, у тебя много…

– Триста пятьдесят пять, – сказал Шехабеддин, вспомнив число из отчёта, который ему показали перед смотром.

– А санджакбей один, – закончил Заганос, и в его голосе послышалось сожаление.

«Проклятая должность», – снова подумал Шехабеддин. Он хотел быть свободным и богатым, но быть санджакбеем совсем не хотел, ведь эта должность сковывала его по рукам и ногам. Он не мог отправиться на поиски семьи и не мог подружиться, с кем хочется. Однако в следующее мгновение пришла другая мысль: «Нет, я свободен. За мной здесь никто не следит, никто не приказывает. Или я так привык быть рабом, что теперь сам себе стану всё запрещать?»

Сердце вдруг охватила странная тревога – такая же, как в покоях у султана перед тем, как евнух решился играть в шахматы, а в итоге выиграл больше, чем мог представить. Опять возникло чувство, что сейчас должно произойти нечто важное, определяющее жизнь на много лет вперёд. Казалось, что если албанец сейчас уйдёт, а его дружеское расположение окажется потеряно, то это станет такой потерей, которую не восполнить ничем. Но удержать Заганоса можно было лишь одним способом – вести себя, как он, открыто и честно, и тогда Шехабеддин решился.

– Дело не в моей должности, – сказал он. – Ты по-прежнему не всё знаешь обо мне, Заганос. Да, по должности я выше тебя, но кое в чём другом – гораздо ниже. Ты – человек, а я – нет. Я лишь похож на человека. Я – евнух, скопец. Ты понимаешь, что это значит?

Заганос молча кивнул.

– Я был бы рад, если бы ты назвал меня другом, – продолжал Шехабеддин, – но ты должен знать, что обычно с евнухами не дружат. Их используют. Если станешь дружить со мной, многие люди скажут, что ты хорошо устроился и с моей помощью непременно выслужишься. А если ты ответишь им, что сблизился со мной вовсе не ради выгоды, они подумают, что ты либо дурак, либо лжец.

– Но турецкие обычаи допускают дружбу с такими, как ты? Или не допускают? – спросил албанец. – Называть тебя другом для меня унизительно или нет?

Конечно, это обстоятельство являлось для Заганоса очень важным. Он был из тех, кто дорожит своей честью и добрым именем, однако Шехабеддин не смог удержаться от иронии:

– О! Совсем не унизительно. Называть евнуха другом не более унизительно, чем называть другом своего коня или ловчего ястреба. Если ты будешь оказывать им внимание, как лучшим друзьям, есть с ними за одним столом и дарить им подарки, то это сочтут причудой. Это необычно, но нисколько не унизительно. Дружба вовсе не обязательно должна быть между равными.

Заганос слушал внимательно, и сначала его лицо просветлело, а затем помрачнело. Он нахмурился.

– Если дружить с тобой – не унизительно, то почему ты так себя принижаешь? Ты ведь гораздо лучше, чем конь или ястреб. Ты… – он на мгновение запнулся, пытаясь подобрать наиболее удачное слово, чтобы выразить свои чувства, – почти человек.

– О! Благодарю. – Евнух всё так же иронично улыбнулся. – «Почти человек» – для евнуха это много.

– Если я обидел тебя, прости, – сказал Заганос, но разговор стал ему явно неприятен. Все эти игры со словами были не для него. Он любил простоту, открытость и ясность.