Мой расчет на высокую точность бомбометания Ю-87 оказался верным. Даже не очень опытные пилоты на этом пикирующем бомбардировщике клали бомбу не дальше пятидесяти метров от цели, и, сидя в окопах, мы могли не опасаться взрывов. Впрочем, кидать тяжелые фугасы на обычные окопы смысла не было, а у стокилограммовых бомб, которые, вероятно, нам приготовили, зона легких повреждений «всего» метров семьдесят. Поэтому, вооружившись новеньким трофейным биноклем и набив в уши ваты из аптечки, я спокойно наблюдал, стараясь запомнить тактику действия бомбардировщиков, как, встав в круг, «юнкерсы» по очереди пикировали на наши позиции и заваливали берег реки бомбами.

Не без злорадства я отметил, что «юнкерсов» было только семь штук, хотя в эскадрилье, или как там она называется у фрицев, должно насчитываться вроде бы девять или двенадцать самолетов. Видно, не так уж и спокойно им тут летается. Эх, еще хорошо бы нам поскорее освоить МГ-34. У нас имеются два станка, с которых можно вести огонь по воздушным целям, и надо научиться ими пользоваться. Сбить самолет мы, конечно, не собьем, но вот заставить его сойти с боевого курса вполне возможно. Но пока мечты о личной зенитной артиллерии оставались мечтами, «лаптежников» отогнать было нечем, и приходилось терпеливо ждать, пока они отбомбятся.

Наше поврежденное орудие немецкие летчики окончательно доломали в хлам, и так же методично они покончили с деревянной пушечкой, сооруженной из бревна, куска забора и тележных колес. Не пожалели самолеты и «блиндажи» с «окопами», столь беспечно оставленные русскими почти без маскировки. Под конец бомбардировщики уничтожили переправу, с таким трудом восстановленную ночью, и, гордые проделанной работой, немцы улетели на запад.

Солнце только поднялось над горизонтом и, следовательно, спал я недолго. Поэтому выслушав доклад о том, что потерь нет, и движения на западном берегу не наблюдается, я с чистой совестью отправился досыпать дальше.

Сколько я еще проспал, не знаю, но показалось, что меня сразу же растолкали.

«Кто бы это мог меня так бесцеремонно будить?» – думал я, спросонья отмахиваясь рукой.

– Сашка, вставай, форму тебе приготовили, так что собирайся.

– А, это ты, Сергей, – пробормотал я, зевая и потягиваясь. – Вот непоседливый. Сам не спишь и другим не даешь.

– Давай, давай, – продолжал теребить меня комбат, – быстро приводи себя в порядок, и идем к командиру полка знакомиться, а потом там же и пообедаем.

К счастью, бриться меня не заставляли. Об этой проблеме я подумаю позже, когда будет время. Естественно, в двадцать первом веке я брился только электрической бритвой, а здесь у меня нет даже станка. Конечно, раздобыть клинковую бритву нетрудно, но не зря же ее называют «опасной». Когда я представляю себе, что придется подносить к лицу острое лезвие и елозить им туда-сюда, меня просто охватывает дрожь. Нет, конечно, я смогу себя пересилить и попробую побриться «опаской». Но вот какая будет реакция окружающих, когда все увидят мое исполосованное многочисленными порезами лицо, даже думать не хотелось. Ладно, потом навру Сергею, что всегда брился в парикмахерской, и попрошу его провести мастер-класс для «чайника». А еще лучше, потребую себе ординарца.

По дороге я заглянул к старшине и напомнил, чтобы бойцы почистили ствол сорокапятки, а заодно собрали стреляные гильзы и отправили их на склад. Свиридов, конечно, поворчал, но возражать не стал. Что поделаешь, пока артиллеристов нет, нам самим приходится заботиться о своей пушке.

Пока мы шли, командир вручил мне командирскую корочку и обрадовал меня новостью, что за ночь всех немцев с плацдарма окончательно выбили. Да я и сам заметил, что стрельбы на юге почти не слышно. Но всю мою радость омрачали мысли о грозном особом отделе, который позже переименуют в СМЕРШ. Разумеется, мне было известно, что басни о «кровавой гэбне» не имеют ничего общего с действительностью. Но я-то действительно появился на линии фронта без всяких документов, и нет ни одного человека, который мог бы подтвердить мою личность.