Решительно повернувшись, княгиня пошла в сторону лестницы, ведущей вниз, – с галереи на грешную землю. И тут же остановилась вновь.

Навстречу ей на галерею поднимался Апоница, держа перед собой в молитвенно полусогнутых руках темный мешок. Было видно, что руки его давно онемели, да и сам он то ли идет, поднимаясь по лестнице, то ли поочередно стоит на ступеньках, каждый раз на все более высокой, близкой к входу на галерею.

Сознание Евпраксии мгновенно как-то обесцветилось, посерело, мысли стремительно заметались, не желая останавливаться ни на чем, делать выводы, приходить к итогу.

Самое ужасное было лицо Апоницы. Старый советник сильно сдал за день, постарел как заколдованный: лет на двадцать. Его волосы, казавшиеся еще утром сиво-седой тяжелой гривой, были теперь белоснежными, редкими, легкими, как ковыль на ветру в лунном свете, лицо же его, наоборот, потемнело и все покрылось тысячами мелких морщин – как будто растрескалось.

– Ты должна продолжать жить ради сына, – тихо сказала Евпраксии стоящая рядом кормилица, глядя себе под ноги: она боялась поднять взгляд.

Евпраксия не ответила ничего: она не поняла смысла сказанного. Малыш у нее на руках, вывернув почти неестественно голову вбок и вниз, смотрел на расстилающийся внизу, в закатных лучах, Город. Зажигательные стрелы летели в Город все гуще и гуще – дружными группами.

Батый с интересом проследил падение женщины с ребенком на руках с верхней галереи княжьего терема, цыкнул, затем повернулся к своему советнику, столетнему Бушеру.

Бушер эль Риад, звездочет, прорицатель, кудесник, великий книжник, знавший бездну языков и наречий, был захвачен ордой Батыя в шахском дворце при разгроме Персии. Почему Бушер, несмотря на возраст оказавший неистовое сопротивление захватчикам, взятый ими на груде ордынских трупов с окровавленной саблей и кинжалом в руках, был оставлен Батыем в живых, не знал никто. Еще более непонятно было, ради чего этот почтенный старец, потерявший при татаро-монгольском нашествии всех своих родных и близких, верно служил Батыю – в том числе и в качестве личного врачевателя. Поговаривали о каком-то устном договоре, заключенном Бушером и Батыем в результате тайной беседы, тогда еще, на руинах шахского дворца… Но ни сути договора, ни содержания беседы никто не знал.

– Княгиня Евпраксия, – пояснил Бушер, умевший видеть не только глазами, но и душой.

Батый понимающе хмыкнул:

– С младенцем, понимаю.

Затем он повернулся к своим женам, стоящим в отдалении.

– Сабира! – обратился хан к старшей жене. – А ты смогла бы так?

Вопрос был оскорбителен, и Сабира могла не удостаивать мужа ответом: ни Ясса, ни обычаи предков не требуют отвечать на издевки. Но Сабира решила ответить.

– Нет. Я не последовала бы за тобой в царство мертвых, мой повелитель. Тебя и тут для меня слишком много!

Батый, соглашаясь как будто, кивнул: сокрушенно и с пониманием. Подумав немного, он произнес:

– Сабира означает по-арабски «терпеливая»… Верно, Бушер?

Бушер утвердительно качнул подбородком, подтверждая.

– …Но излишнее терпение портит кровь и делает терпящего мучеником, – продолжил Бату. – …Я постараюсь избавить тебя от своего присутствия, Сабира.

Он повернулся к Карагаю, начальнику своей охраны:

– Пусть она умрет.

Карагай склонился в глубоком поклоне и тут же, не спуская глаз с хана, начал пятиться в сторону ханских жен, – такой приказ выполняется лично, его нельзя никому перепоручить.

Сабира тоже смотрела на Батыя, не обращая внимания на приближающуюся к ней спину Карагая. Взгляд ее ничего не выражал: она знала, что это должно было вот-вот случиться. Еще позавчера гонец принес весть о том, что ее отец убит и войлок власти занял его враг и его убийца – Юлдаш, самый молодой и жестокий хан из рода Менгу.