Убедившись, что Борин остался доволен, замдиректора повернулся к ложе, где сидел Шамсиев, и, встретившись с ним взглядом, улыбнулся, кивнул по-свойски и уселся в кресло позади Борина.
В зале медленно погас свет. Словно надвигаясь откуда-то издалека, всё нарастая, зазвучала цыганская хоровая песня, а из-за занавеса на авансцену, выхваченную из темноты яркими лучами прожекторов, вышли молодой чернокудрый цыган в малиновой рубашке и красавица-цыганка в тёмно-вишнёвом, расклешённом платье, с букетом алых роз в руке. После небольшого тёплого приветствия, обращённого к зрителям, цыганка, зорко всмотревшись в зал, улыбнулась своими большими сочными губами и заговорила чуть вкрадчивым, обещающим приятную неожиданность голосом:
– Я прошу минутку внимания, дорогие зрители! На сегодняшний спектакль к нам пришёл наш давний, наш любимый друг, талантливый артист, ветеран театра, известный режиссёр Илья Ефимович Борин. Коллектив артистов театра «Ромэн» горячо приветствует нашего дорогого гостя и выражает ему самые добрые, самые искренние чувства.
Спустившись в зал, цыганка подошла к стоявшему в растерянности режиссёру и под аплодисменты зрителей с восхищением и нежностью протянула ему букет роз.
Борин странно, с какой-то опаской взглянул на цветы, пошатнулся, но тут же, смущённо заулыбавшись, принял букет, галантно поцеловав цыганке руку…
И вот уже медленно поднимается занавес, открывая взору зрителей раскинувшуюся под большой красной луной степь, тихо движущиеся в полумраке цыганские кибитки…
Шамсиев любил Пушкина, любил знаменитую поэму, знал её со школьных лет. И вообще он очень любил цыганский табор, лунные ночи – он полюбил всё это ещё в раннем детстве. Особенно нравилось ему, когда над лесом или лохматыми холмами вставала яркая оранжевая луна, разбрасывая вокруг какие-то мерцающие, таинственные блики. Сердце его в такие минуты наполнялось совершенно необъяснимой, странной грустью, ожиданием, что с этой оранжевой луны спустится фея, гордая, прекрасная и улыбнётся ему своей обворожительной заманчивой улыбкой. Но сейчас… Сейчас его занимали другие мысли. Всё его внимание было приковано к фигуре Борина, чуть сгорбленной, беспомощной на вид, но таящей в себе какую-то скрытую, магическую силу…
Затевая этот своего рода рискованный эксперимент, Шамсиев рассчитывал на следующее. Ещё там, в кабинете, во время разговора с Вахрамеевым и участковым инспектором, он ощутил всем своим существом, что Борин не просто так себе старичок, а человек сложный, окружённый аурой неизвестности. И эта неизвестность таилась и в его в общем-то нескладной при всех победах и взлётах жизни, и в его одиночестве, и в событиях той тёплой, летней ночи, когда он возвратился домой в состоянии крайнего возбуждения, в его изменчивых и путаных объяснениях, наконец.
И сейчас Шамсиев рассчитывал узнать хотя бы самую малость об этом человеке, о состоянии его души. О чём-то большем он просто боялся пока и мечтать…
И вот уже идёт спектакль. Стрелки часов незаметно движутся вперёд, отмеряя время. Борин сидит всё в той же неподвижной, чуть задумчивой позе. А со сцены доносится страстная, преисполненная гордой непокорности песня Земфиры:
А вот уже и старый цыган грустно исповедуется перед обуреваемым ревностью Алеко:
Шамсиев видит, как вдруг медленно опускается на грудь голова Борина, как бледнеет его лицо, как смотрит он на сцену уже исподлобья, отчуждённо и обречённо, тяжело и взволнованно дыша.