Игорь Соломонович встал и начал читать исписанные листки.

Начиналось письмо словами: «Дорогая редакция! Партия и комсомол призывают нас чувствовать не только хозяином на своем заводе, а представителями страны, государственными людьми, борцами за осуществление экономической политики партии. И мы не можем пройти мимо того, что творится в нашем цехе…», и далее рассказывалось о списании и уничтожении новых, со складского хранения приборов, дорогостоящих генераторных ламп, муфельных печей, описывалось, как рубились топором при списании новые резиновые сапоги, кирзовые ботинки, о тайных кладовках, где хранятся не оприходованные, нигде не числящиеся материалы. «Все это для нашего цеха пусть и не нужно, но оно где-то, наверное, в другом месте, необходимо», – говорилось в письме.

Закончив читать, корреспондент сел. Директор поднял начальника цеха на ноги:

– Ну, а теперь ты скажи, что думаешь об этой писанине?

– Клевета. Неделю назад в моем цехе работала заводская комиссия по проверке хозяйственной деятельности. Есть акт. Нарушений не выявлено. Была попытка выноса радиодеталей за территорию завода. Нарушитель уволен, – сказал Генрих Иванович, держа в дрожащих руках авторучку.

– А теперь в присутствии корреспондентов пусть выскажутся те, кто сочинил этот пасквиль, кто пытается очернить коллектив цеха и завода. Мы должны понять, что движет ими. Какова цель этого письма? – сказал директор завода.

Воцарилась напряженная тишина.

– Ну что, смелых не стало?

И тут к столу начал проталкиваться Георгий Веселов.

– Есть смелые, Илья Михайлович. Это письмо написали мы. Оно не анонимное – под ним подписи – моя и моих товарищей. Мы отвечаем за каждую строчку этого письма. Я могу показать место, куда сброшено и зарыто все то, о чем написано в письме. Я могу рассказать, как и где из нержавейки сваривались фляжки для выноса спирта с завода, где и как по эскизам изготавливались нержав стальные пороги и глушители для личных «Москвичей», гаражные электро щитки, нержав стальные канистры.

– Как же все это, милый мой, выносилось за территорию строго охраняемого объекта?

А это вам лучше может рассказать Никита Павлович, мастер по подготовке производства, секретарь партбюро цеха, между прочим.

– Нет уж, давай, вали. Ты тут, видать, закоперщик всей этой кляузы.

– Илья Михайлович, тут и валить нечего: к воротам цеха подъезжала машина, черная «Волга» вроде вашей. Никита Павлович просил ребят помочь ему поднести приготовленное, все это грузили в багажник.

У ворот солдатик отдавал честь и поднимал шлагбаум. Машина уезжала. Все.

– Сколько машин имеют право въезжать на объект и выезжать без досмотра? – негромко спросил Игорь Соломонович у сидящего рядом подполковника.

– Три «Волги»: директора, главного инженера и главного технолога.

Директору стало плохо: он побледнел, достал бутылочку с нитроглицерином, вытряхнул одну таблетку на ладонь и начал заваливаться набок. Подполковник закрыл собрание, приказал всем расходиться по рабочим местам.

Срочно вызвали машину скорой помощи, фельдшерский пункт был на территории завода, и, не снимая кардиограммы, директора завода увезли в реанимацию городской больницы.

И с этого момента события на предприятии и вокруг него стали развиваться с калейдоскопической быстротой. Невзрачный мужчина в куртке и кавказской фуражке оказался полковником КГБ с очень большими полномочиями, а алюминиевый чемоданчик, с которым он не расставался – сложным устройством со встроенными чувствительными микрофонами. Городской отдел КГБ, по указанию свыше, временно перешел в его полное подчинение. В отделе были прослушаны и проанализированы все записи, сделанные Горгачевым в заводоуправлении и в цехе завода. Подполковник, отвечающий за режим на предприятии, был временно отстранен от своих обязанностей, против него начато служебное расследование.