– А хорошо это или нет? – спрашивал отец.

– Мне трудно судить об этом, – тушевалась я.

– По папе лучше бы не было ни Петра, ни Николая, а была бы простая жизнь, – сказал брат Сережа, который уже учился в военном училище.

– Дети мои, вы же знаете, что, когда что-то делается силой, это всегда плохо. А у Петра одно только и было… – сказал отец.

– Сереже повезло, – засмеялась я, глядя на брата. – Будь у него папа другой, пустили бы в училище.

– Я думаю, он сам со временем разберется, что ему надо, и поймет, что такое служба, – добавил отец.

– Пап! Но ведь говорят, что даже Толстой восхищался армейской службой. Однажды шел по Хамовникам и увидел двух рослых гвардейцев. Он остановился и воскликнул: «Какие молодцы!» А ему: «Лев Николаевич, ведь вы вчера отзывались об армии плохо, а теперь». И Толстой им: «А я вам что, канарейка, чтобы повторять одно и то же?»

Все засмеялись.

– Гостиница «Бристоль», – продолжала я. – С огромными окнами. Две коляски разъехались бы! Под ними бульвар…

Мои глаза светились, как электрические лампочки в фонарях Большой Дворянской.

– Тебе бы, Оленька, поездить бы по странам, – заметил отец.

– Да, папочка! А Смоленский собор. Это уже на Большой Московской, – говорила я, мечтая о том времени, когда отправилась бы в путешествие в Москву, Петербург, а если удастся, и за границу.

Когда у нас в гостях оказывались Русановы, меня поддерживала Русанова Ольга Адольфовна:

– Девочку тянет к прекрасному… Василий Алексеевич, а не послать бы вам дочь учиться в столицу?

– Если в столицу, то поможем и со столицей, но пусть сначала закончит гимназию.

Я продолжала учиться в Воронеже и все больше привыкала к его укладу, порой даже чувствовала себя неловко, когда упоминали о моем сельском прошлом. Мне почему-то становилось не по себе, потому что большинство моих подружек жили в самых богатых домах города и оказывались в деревне только за тем, чтобы навестить свои имения.

Среди приезжавших в Медвежье появлялся сосед из села Трещевки – это в трех верстах от нас, Вячеслав Митрофанович Новиков – лихой наездник и любитель псовой охоты.

Когда мой отец в 1906 году ходил с крестьянами отбирать земли у помещиков, он не дошел до села Трещевки. И ему не пришлось добиваться от Новикова раздачи его угодий. Не был и у Русановых в селе Ерофеевке, где жило «всега две души мужска и три женскага полу». Так было записано в документах. Русановым отдавать крестьянам было нечего, они сами жили скромно и довольствовались результатом своего труда.

Стройный юноша Новиков с высоким лбом, белокурыми вьющимися волосами, сильный в движениях, ловкий в езде на лошади, сразу привлек мое внимание. В нем хранилось то, что редко встречалось в молодых людях и как бы осталось в XIX веке. Обхождение, доброта, щедрость.

Я удивлялась, что мой отец, который не позволял себе поступиться взглядами: не ел ни мяса, ни рыбы, не мог прикоснуться к курице, чтобы отрубить ей голову, загорелся псовой охотой. И мог часами скакать с Вячеславом и его шумной компанией за борзыми. Вряд ли его прельщал состав компании Новикова, сын воронежского городского главы Чмыхов, друзья Вячеслава Мыльцев-Минашкин, Веселаго Всеволод. Видимо, им владело иное – желание слышать звук рожков, лай собак, ощущать погоню, этот испепеляющий мужской азарт, в котором он отказать себе не мог.

Вспоминается, как однажды к нам приехали Русановы (тоже вегетарианцы), и отец, как Лев Толстой, в шутку или всерьез, попросил поставить тарелки с овсяной кашей, а для гостей привязать к ножке стола за бечевку курицу, пусть, мол, отрубят ей голову и приготовят!