Вдоль отливавшего синью русла речки Трещевки тянулись дворы, а дальше в верстах трех в верховьях реки находилось его имение. Но ехать туда после побега было опасно: туда могли наведаться солдаты.

Новиков спустился с бугра и мимо домов с высокими плетнями направился к яблоневому саду, в котором выступала крыша нашей усадьбы. Чем ближе подъезжал к дому, тем спокойнее становилось на душе.

Новиков спрыгнул с коня:

– Принимайте!

– Папа! У нас гости! – вне себя от радости я вылетела из комнаты.

«Дождалась!» – сердце готово было выпрыгнуть.

– Вот это да! – на крыльцо вышел отец. – Что это вы, на ночь глядя? При параде и без седла? – прищурился.

Новиков с виноватой улыбкой подошел к Василию Алексеевичу.

– Нелегкая привела к вам. Хотели меня отправить в «могилевскую» губернию.

– Куда, куда? – не понял отец. – А, пытались арестовать…

Неожиданный визит Новикова насторожил отца, но отказать в гостеприимстве соседу он не мог. Я была ошеломлена от счастья.

Долго светились окна в нашем доме. В камине с треском горели поленья. Новиков рассказывал, как приветливо «встретил» солдат. Василий Алексеевич от смеха утирал слезы, моя мама Мария Адольфовна охала и выставляла на стол тарелки с блинчиками и наполняла вазочки яблочным вареньем. Алеша слушал, открыв рот, а брат Сергей добавлял:

– Когда командиром Смоленского полка стал Вячеслав Митрофанович, все изменилось. Родной отец. Как Суворов! С горсткой солдат опрокинул батальон. Взял в плен батарею. За храбрость награжден именным оружием…

– Вы приукрашиваете, – смущался Новиков, ловя на себе мои взгляды.

Быть может, именно в те вечера глазки-смородины, окаймленные черными прядями волос, румяные щеки с ямочками (ведь все девчонки любили смотреться в зеркало), произвели впечатление на Новикова. И он наконец-то обратил на меня внимание.

Может, по недосмотру родителей, а скорее по их благословению, все дни я была рядом с Вячеславом Митрофановичем. Утром мы уходили в глубину яблоневого сада, на деревьях которого пробивались почки; бродили вокруг играющего, как слюда, пруда и, кто дальше, кидали в воду камешки; днем пили чай в каминной, слышавшей голоса многих достойных людей – и теперь голос героя войны Новикова; играли с братьями в «казаки-разбойники»; а вечером задерживались на перекидном через Трещевку мостку с гладкими перилами и общались с небесными светилами.

– Смотрите, месяц светится, как кольцо! И его одевают на пальцы звездочки…

– Повторите, – просил Новиков.

Я повторяла и:

– … месяц кован умельцем-кузнецом…

– Как вы поэтичны…

Мой старший брат подарил Новикову седло с уздечкой, и мы ускакали в дубовые рощи.

Бывает же счастливое время! Никто не мешает, все катится своим чередом по желанной дорожке, тебя переполняют чувства! Ты счаст-ли-ва!

Вячеслав Митрофанович заметил тетрадку, лежавшую на столике:

– Давайте посмотрим, какая вы прилежная ученица. – Раскрыл. – О! Да вы учитесь не в женской гимназии, а в кадетском корпусе!

На листке виднелись сплошные линии, частые пунктиры, мелкие квадратики, длинные изогнутые стрелы.

– Постойте, постойте! – Новиков пригляделся к названиям населенных пунктов на карте.

Покраснев до кончиков ушей, я вырвала тетрадку.

– Что это? – спросил.

Меня разобрало.

– А вы угадайте! – Прижала тетрадку к груди.

– Прейсиш-Эйлау! – Теперь зардели щеки у Новикова.

– Генерал Русанов! – Я захлопала в ладоши.

– Вы так осведомлены обо всем? – взгляд Новикова сделался мягким, как никогда.

Он смотрел на меня не как на девчушку, на говорушку, шалунью, с которой приятно проводить время, а чувствовалось что-то более глубокое.

– Здесь, – я опустила тетрадку и показала на квадратики со стрелочками. – Багратион остановил Наполеона. Наши войска успели занять высоты Прейсиш-Эйлау, – провела пальчиком к двойной линии. – Маршал Мюрат бросил в бой кавалерию. Но батальоны генерала Русанова отбивают атаки, – ткнула в прямоугольники. – Корпус маршала Даву пошел в обход наших войск… Критическое положение!.. И в этот момент солдаты генерала Русанова…