И Мишкина мама была из таковых – одноклассница Павла Ивановича.

– Анюта, буди Мишку, – не уменьшая силы голоса, пробасил Павел Иванович.

– Зачем, Паша? Что случилось-то? – взволнованно спросила Анна.

– Технику надо с Игнатьева перегнать сюда, на машинный двор.

– Так и гони. Причем здесь мой сын? Пошли во двор, поговорим, а то у тебя голос, как труба: батальон в атаку поднимет.

– Не пойду во двор. Буди, – настойчиво повторил гость.

– Паша, ему через несколько дней в школу, дай передохнуть мальцу. Пусть поспит. Он и так все лето у тебя прицепщиком отработал.

– Не у меня он работал, а в колхозе. Работал хорошо. Хорошо надо и закончить трудовую вахту. Осталось лишь технику перегнать. Не смогу я один это сделать.

– Так тебе же бригадир замену назначил, сама слышала.

– Назначил это точно: Витальку Седана. Только он сейчас на покосах в Дальней Тушаме, и когда вернется, никто не знает.

– Что он там делает?

– Он там не один, все покосное звено отправили.

– А что же так поздно?

– Да, зароды не огородили. Скошенное сено зверью подарили.

– Вот тебе и работники, – всплеснула руками Анна.

– Так ведь вся бригада – молодежь в основном. Бригадир Василий в конце сенокоса заболел, в район увезли, вот и получилось, что углядеть некому было.

Разговор затих. Анна, вздохнув и неодобрительно покачав головой, пошла к печке, отдернула ситцевую шторку и от неожиданности всем корпусом отпрянула назад. На нее в упор смотрел сын.

– Ты не спишь, Миша?

– Попробуй усни тут.

– Ты все слышал?

– Да, я встаю, Павел Иванович, – по-солдатски бодро отрапортовал мальчик.

– Молодец, Мишаня, встречаемся на берегу, у моей лодки, – скомандовал гость и стремительно вышел из дома.

– Хорошо – крикнул ему вслед Мишка. Мальчик как змейка соскользнул с лежанки, ловко натянул штаны и, на ходу обуваясь, выскочил в сени к умывальнику. Зябкий предосенний воздух сжал в своих объятьях жилистое мальчишечье тельце так крепко, что Мишке показалось, что он окунулся в холодную воду реки.

Вода из умывальника, оставшаяся там на ночь, обжигала тысячами ледяных игл. Бросив горсточку тающего ледка себе в лицо, фыркнув, как полагается мужику, он обтерся полотенцем и пулей влетел обратно в комнату.

– Миша, не торопись, я налью сейчас в умывальник теплой воды, – ласково-певуче сказала мама.

– Не надо, я уже умылся.

– Уже? – Мать, нахмурившись, выглянула из кути. – А зубы кто чистить будет?

– Мама, некогда, да и в сенях стоять невозможно, видимо, ночью заморозки были.

– Да, были, иди сюда, я тебе теплой водички дам и над тазиком почисти зубы.

Мишка вздохнул, но спорить не стал. Матери он повиновался всегда.

Улица встретила его клочками густого тумана, между которыми проглядывало ясное, как будто сопротивляющееся мутной напасти небо. А река сдалась без боя: туман через всю ее ныне невидимую зеркальную гладь раскатывался, как конькобежец по льду. От берега до берега – сплошная скользящая по реке белая масса тумана. Она плыла по течению, ударялась в лоб Красного Яра, поднималась вверх и, как ни в чем не бывало, плыла дальше, дальше.

Противоположного берега и домов было не видно за плотным молочным занавесом.

Мишка сел на весла сам, зная, что от ранения одна рука у Павла Ивановича покалечена.

– Мишаня, остановись, в таком тумане лучше мне грести, а ты на корму сядь, – приказал Павел Иванович.

– А рука?

– Ну чего рука? Перетерпит, не впервой.

– А вы думаете, что я по течению поплыву?

– Нет, я ничего не думаю, просто хочу, чтобы ты поберег силы, впереди дел невпроворот.

– Ладно, вы здесь командир, – не сильно огорчившись, повиновался паренек.

Лодка медленно и плавно скользит по зеркальной глади. Молочная пелена не сдается, присутствует как участник в любом деле. Сейчас она мягко обнимает и лодку, и сидящих в ней людей, умягчая все окрестные шумы. Только слышно, как поскрипывают уключины, да иногда хлестнет по воде рыба. Но солнце – воин умелый и непобедимый. Видно, как первые его лучи взрыхлили туман, он заволновался, задвигался, клочками отрывается от воды, поднимается вверх. Пелена меняет цвет, становится лимонно-желтой, потом оранжевой, потом появляются алые краски. И вдруг – ослепительная густая синева: это река освободилась от своего ночного одеяла. Вот уже видны и берега. Только макушки прибрежных сосен еще окутаны белоснежной пушистой шалью. Когда лодка ударилась носом о берег, туман совершенно исчез, и высоченные сосны примеряли ослепительную корону из солнечных лучей.