Очень пригодился мне мой университет марксизма-ленинизма. Там действительно были очень интересные молодые преподаватели с кафедры философии индустриального института, которые читали нам этику, эстетику, социологию, философию, а не только марксистко-ленинскую. Я задружилась с ними. И они зачастили к нам проводить диспуты, круглые столы, вечера вопросов и ответов.

Предначертанная кем-то свыше судьба продолжала подставлять мне ступеньки на причудливой лестнице, ведущей меня к научным психологическим степеням. Лучшим, не прогуливающим занятия слушателям нашего университета марксизма-ленинизма, к числу которых относилась и я, в качестве поощрения предложили сдавать кандидатские экзамены по философии и иностранному языку.

Это предложение мне было очень кстати и не потому, что я планировала научную карьеру, аспирантуру, защиту кандидатской, мне это в то время и в голову не приходило.

Мне надо было чем-то занять свое свободное время, чтобы справиться с любовной тоской. Там, на заводе, я испытала глубокое романтическое чувство, называемое любовью. Он был военпред-двухгодичник, окончивший киевский авиационный институт, где на кафедре военной подготовки получил звание лейтенанта и, как тогда было принято, призван на два года в этом звании в армию. Подтянутый, спортивный парень с синими глазами в форме военного летчика был неотразим и очень ответственно отвечал у нас в комитете комсомола за спортивный сектор. Нас сближали не только спортивные дела комсомола, но и общие литературные и музыкальные пристрастия, к чему был совершенно равнодушен мой муж. К тому времени молодых специалистов переселили в более комфортные условия, в дом гостиного типа, где каждый имел отдельную комнату с собственным туалетом и умывальником. Мы оказались соседями и начали запросто заходить друг другу в гости. Он к нам на чашку чая в семейной обстановке, я – послушать его магнитофонные записи модного тогда Валерия Ободзинского, который страстно пел об этих глазах напротив.

Многое тогда удивляло меня в этом человеке: и в углу, на стене, икона Божьей матери с зажженной лампадкой, и штудирование французского языка, и спортивный разряд по фехтованию, которым ему, к его большому сожалению, здесь не с кем было заниматься. Одним словом, то многое, что по не всегда уловимым мелочам выдает дворянское происхождение и воспитание, которое, как потом выяснилось, он получил от своих чудом уцелевших бабушек-дворянок.

«Любовь нечаянно нагрянет», – поется в песне. Так произошло и со мной. Это чувство было мучительным, хотя и небезответным. Будучи замужем и секретарем по идеологии комитета комсомола, никого сближения и двойной жизни я себе позволить не могла. Стояла дилемма – либо оставлять мужа, либо наступать на горло собственной песне. И то и другое было трудно и невозможно. Уйти от мужа удерживал страх перед общественным осуждением заводского коллектива, в котором я была на виду и должна была быть примером для всех, и мамино патриархальное воспитание, не позволяющее и помышлять о разводе. Победить, задавить в себе это, захватившее меня чувство, также было выше моих сил. Он, очевидно, понимал мои проблемы и не считал для себя возможным разрушать нашу внешне благополучную семью, предоставив мне право решения. Я металась, внешне ни дома, ни на работе не выдавая себя. Эти метания закончились тем, что он уехал, не оставив адреса, когда окончился срок его службы. Не знаю, как бы я справилась с охватившей меня тоской, если бы ни эти кандидатские экзамены и последующий после них перевод меня по ходатайству моей Подруги, которая работала в отделе пропаганды обкома комсомола, в обком комсомола на должность заведующей лекторской группой.