Едва только бросили мы первый якорь, вдруг окружили корабль наш несколько сот островитян вплавь, предлагавших нам в мену кокосы, плоды хлебного дерева и бананы. Всего выгоднее могли мы променивать им куски старых пятидюймовых обручей, которых взято мною в Кронштадте для таких случаев довольное количество. За кусок обруча давали они обыкновенно по пяти кокосов или по три и по четыре плода хлебного дерева. Они ценили такой железный кусок весьма дорого, но ножи и топоры были для них еще драгоценнее. Малым куском железного обруча любовались они, как дети, и изъявляли свою радость громким смехом. Выменявший такой кусок показывал его другим, около корабля плавающим, с торжествующим видом, гордясь приобретенною драгоценностью. Чрезмерная радость их служит ясным доказательством, что они мало еще имели случаев к получению сего высоко ценимого ими металла. По объявлению Робертса, семь лет уже здесь живущего, приходили сюда во все сие время только два малых американских купеческих судна.

Узнав, что здесь мало свиней, велел я разгласить, что ножи и топоры промениваться будут только на них. Служителям корабля тотчас же по прибытии дано от меня приказание, чтобы они до тех пор, пока не запасемся съестными припасами, не выменивали ничего у островитян, хотя бы случились какие-либо редкости.

Для избежания всякого притом беспорядка определил я надзирателями лейтенанта Ромберха и доктора Эспенберга и им только одним позволил покупать жизненные потребности; но когда открылось, что свиней получить было не можно, в кокосах же и плодах хлебного дерева недостатка быть не могло, то по нескольких днях отменил я сие приказание, позволив выменивать все, что кому понравится или что попадется из редкостей сего острова.

В 4 часа пополудни прибыл на корабль к нам король с своею свитою. Он назывался Тапега Кеттонове, человек лет около 45, весьма сильный и благообразный, имевший толстую широкую шею; цвет тела его очень темный и близкий к черному, весь испещрен насеченными на коже узорами, даже и на обритой части головы. Он не отличался наружно ничем от своих подданных и был также весь голый, не имея на себе ничего, кроме чиабу[37]. Я повел его в свою каюту, подарил ему нож и аршин двадцать красной материи, которою он тотчас опоясался. Свиту его составляли по большей части родственники, которые также были одарены мною. Робертс не советовал мне быть щедрым, говоря, что сии островитяне не признательны и что я и от самого короля не получу ни малейшего отдарка. Не имев намерения ожидать чего-либо взаимно и одаряя их вещами малоценными, не последовал я его совету.

При сем первом случае не упустил я обратить внимание короля на величину корабля нашего и на множество пушек, уверяя его притом, что не желаю никак употреблять оных против его подданных, если только он даст им строжайшее приказание не делать против нас никаких худых поступков. Я думал прежде, что власть королей островов сих столько же велика, как на островах Сандвичевых и Дружественных, однако скоро уверился о противном тому. Он, вышел из каюты на шканцы и, увидев там малых бразильских попугаев, удивился им крайне, изъявляя чрезмерную радость, сел пред ними, рассматривал и любовался долго.

В намерении приобрести его расположение подарил я ему одного из оных. На другой день прислал он ко мне свинью. Почему я и заключил, что Робертс худо перевел ему мои мысли и заставил его думать, что ему попугая не дарю, но продаю. При захождении солнца поплыли все мужчины к берегу, но женщины, более ста, оставались у корабля, близ коего плавали они около пяти часов и употребляли все искусства, как настоящие в том мастерицы, к обнаружению намерения, с каковым они сделали нам посещение. Наконец, они уже не сомневались, как я думал, и сами в том, что мы желания их уразумели, потому что их телодвижения, взгляд и голос были весьма выразительны. Корабельная работа, коей прервать было не можно, препятствовала обращать на них внимание, и я отдал приказ, чтобы без особенного моего позволения не пускать на корабль никого ни из мужчин, ни из женщин, выключая одну королевскую фамилию.