И отправился Михаил Матвеев на Соловки выполнять задание государственной важности, можно сказать, приказ Революции – убивать. По пути в Медвежьегорском концлагере НКВД срубил пару березовых палок – лупил ими осужденных «без всякой к тому надобности» [8]. Глядя на него, подручные тоже вошли в раж: двух зеков удушили просто так. Обезумев, зверствовал Матвеев и на Соловках: колотил контриков по головам, по спинам – всех, кто под горячую руку подвернется. Приговоренных расстреливал «быстро, точно и толково». Лишь пятерых из тысячи помиловал – и то потому, что московский начальник, главный тюремщик страны Яков Вейншток приказал стукачей не трогать: в других лагерях пригодятся.

Героем вернулся Матвеев в Питер и «за укрепление социалистического строя» удостоился законной награды Революции – ордена Красной Звезды. По такому случаю был сабантуй, на котором подвыпивший Заковский хвастался, что скоро переберется в столицу. Матвееву предстояло отблагодарить хозяина. И он постарался: на 120 тысяч рублей казенного имущества упаковал и отправил в Москву [4]. Уехал тот, а на его место старый партийный работник – Литвин. А с ним целая свора столичных хамов примчалась: Альтман, Гейман, Скурихин, Хатеневер, Лернер. Все в руководящие кресла уселись. И началось по-новому. Гейман присмотрел шикарную ленинградскую квартиру – плевать, что в ней живут люди. Потребовал себе, солдату Революции. Скурихин винный сервиз запросил – хватит солдату Революции из жестяной кружки пить. Альтман трижды менял автомашину, пока не успокоился на достойной солдата Революции – на «Крайслере». И каждому подай: столовое серебро, мебель из красного дерева, прислугу на дом и прислугу на дачу. И всё – бесплатно, как для всех настоящих солдат Революции.

Предписание Михаилу Матвееву на расстрел 1116 соловецких заключенных, подписанноеЛ.М. Заковским

С досады возмутился начальник Матвеева Мочалов, пожаловался Литвину: нескромно ведут себя некоторые чекисты, а денег в казне НКВД нет. И тут же угодил в тюрьму «за контрреволюционную деятельность». Матвеев, конечно, язычок прикусил, припомнив, как «здесь много публики, которая всегда способна закопать живым в могилу». Все ж и его арестовали. А обвинили в том, что выполнил он незаконный, как оказалось, приказ Ваковского и расстрелял безвинных контриков. И того предводителя кулацкого мятежа. И офицера деникинской контрразведки. И одесского бандита. И грузинского князя. И французского журналиста. И русского дворянина. И бывшего чекиста. И анархиста…

Суров военный трибунал НКВД – десять лет Михаилу дали. Радуйся, что жив остался. Прибыл по этапу в Волжский концлагерь, что неподалеку от Рыбинска расположился. Вместе со всеми на общие работы поплелся, вместе со всеми за паршивой порцайкой встал. Но недолго пришлось Матвееву лагерную баланду хлебать – накатилась война. Вышло так: освободили его по специальному постановлению Президиума Верховного Совета СССР. Едва успел в Ленинград – и клацнуло за ним немецкое блокадное кольцо. Пришел в управление НКВД на Литейном проспекте, попросился назад: «Прошу Вас вернуть меня в родную армию чекистов». Оставшиеся в живых сослуживцы похлопали бывшего арестанта по плечу: всякое, мол, бывает. И поручили заведовать внутренней тюрьмой – из огня, что называется, да в полымя. Всю войну то дрова доставал, то продукты. Даже орденом Ленина наградили за добросовестную службу.

Страшной зимой 1942 года вспомнил про Донгер: жива ли? Побрел по известному адресу и застал ее «опухшей от голода» [9]. Разговорились. Изольда все о близкой смерти плакалась, а потом вдруг про Александра Поликарпова спросила: «А правда, что он после твоего ареста написал какое-то письмо и застрелился?» Грубо оборвал ее: «Не твое дело!» [7] И жалко стало эту красивую умирающую стерву: погибнет ни за что ни про что. Пообещал переправить ее в тыл на Большую землю. Слово свое сдержал.