Не помню уже, с чего мне вздумалось рассказать эту историю. Может быть, слишком вольные пошли разговоры в предвкушении сладкого. Пока Людмила Константиновна с ближайшими родственницами и, разумеется, Леной убирали тарелки, закуски, носили пироги и расставляли чашки, мужчины и дамы, те, что постарше и повлиятельней, упражнялись в небрежном остроумии. Анекдотов в то время рассказывали много. Я и сам, случись нужда, мог забавлять любую компанию не менее часа. Плодились они как бы сами собой, и, чтобы передавать их, не требовалось особого умения. Были ловко сделаны, смешны и, даже приправленные сквернословием, элегантны. Кстати, хотя мата в смешанном обществе не люблю, байки предпочитаю выдавать «с картинками», правда всегда испрашивая разрешения у слабого пола. И никогда, ни разу никто не протестовал.

Когда анекдоты иссякли, литератор, только что вернувшийся из Москвы, поделился последними новостями журнальных войн. Как раз в те годы «Новый мир» отчаянно рубился с «Октябрем» и накануне праздников то ли там, то ли сям было опубликовано такое, что при известном наклоне головы да вовремя сощуренном глазе можно было трактовать совершенно определенным образом. Тогда меня эти подробности интересовали мало, да и сейчас занимают не больше. Мое дело железо, а не бумага. Но гости Смелянских изрядно разволновались.

Мне показалось странным – что, в самом деле, переживать из-за пары сотен слов, составленных несколько иначе, чем, скажем, на соседней странице. Сам я газет не читал вовсе, разве что проглядывал спортивный раздел очередной «Правды», центральной ли, питерской ли, отыскивая информацию о футболе и боксе. А вот бег в мешках и фехтование метлами меня нисколько не занимали. Но те, кто собрался в тот вечер чествовать Якова Семеновича, были в среднем раза в два с половиной меня старше и по крайней мере на порядок умнее.

Теперь я это понимаю отчетливо. Они успели пережить такое, о чем я даже толком и не слыхивал, и в том, что мне казалось простым набором типографских значков, распознавали проявление грозных сил. Чувствовать геодезические линии Судьбы – великое искусство. Но и очень опасное…

Однако это знаю я другой, тот, что живет сегодня. А молодой Боря Гомельский просто слушал и впитывал в себя вдруг открывавшиеся ему новые смыслы существования. Хотя – чего таиться – по большей части они казались мне забавными, а то и просто несуразными. Брюзжит старичье, думал я, бренчит орденами, оттого что пришлось спозаранку вышагивать по мостовой, демонстрируя готовность и преданность. Было пьяно, весело, и на скользких темах меня разнесло так, что затормозить вовремя не сумел.

Уже разливали чай, передавали конические чашечки с пенящимся кофе, раскладывали пироги на блюдечки, и гости как-то примолкли, готовясь к новой порции угощения. В паузу я и ворвался со своим рассказом, в общем-то дурацким, но мне в ту минуту показавшимся весьма забавным и подходящим по тону.

Случилось это ровно четыре года назад, на первом курсе. По неопытности и в силу глупой старательности мы тогда не пропускали ни одного политического мероприятия. А тем более год был шестьдесят седьмой, дата круглая, и комсомольские наши лидеры – они выделились чуть ли не в первый же месяц, мы и сморгнуть-то едва успели, как у нас появились и комсорги групп, и секретарь курса, – потребовали полной и безоговорочной явки на ноябрьскую демонстрацию. Угроза была смертельная – «…вплоть до немедленного исключения». Ну а с другой стороны – чего там упрямиться?

Погода в ту осень выдалась славная, так почему же не прогуляться, тем более что с утра все равно делать нечего. Но, чтобы уже совсем не скучать, мы затарились еще накануне. Знали друг друга пока неважно, поэтому общей попойки не получилось, и кучковались по двое, по трое. А с Банщиковым мы были знакомы еще со школы и потом оказались на одном курсе, даже в одном потоке.