Мы со Смелянским переглянулись.

– Ну а ежели не допрыгнешь? – спросил он. – Пойдешь на время, а окажется, что навсегда. Может быть, сначала подумать.

– Подумаю. До июня еще больше полугода.

Так, сказал себе я, старательно разглядывая пожелтевший уже потолок, знаю, кто у нас лишний. Спросил у хозяина, где бы покурить, но он досадливо кивнул на пепельницу. Дурак упрямый. Вышел бы я за дверь, они бы тут живо объяснились без слов. Нет, вечно ему нужно было все договаривать до самой точки. Ну а раз так, я закурил свое «Солнышко» и принялся наблюдать, как колечки проходят одно сквозь другое, поднимаясь к побеленному потолку. Две темы вели мои друзья, каждый свою, но получалось, что, сталкиваясь, тезисы не отрицали друг друга, а дополняли. Тогда мне такой переход от аннигиляции к умножению показался совсем неожиданным. Лишь значительно позже я понял, как сложно и замысловато устроен подлунный мир.

– Пробовать надо раньше.

– А раньше не получается. Без согласия близких и ответственных.

Теперь она уже не поддразнивала, а откровенно издевалась. Мишка замахал руками, разгоняя не то мой дым, не то ее слова.

– Как ты можешь? Как ты можешь курить такую дрянь?

– Другие не по карману.

– Да я бы из принципа такое и в рот не взял.

– А что такое принципы? – вкрадчиво спросила Елена. – Это когда нельзя, потому что не можешь?

А это уже без меня. Проблема, может быть, общая, но в данном случае такая частная, что мне ее лучше и не знать вовсе. Я сунул окурок в пепельницу, соскользнул с подоконника, пробормотал «минуточку» и двинулся вон из комнаты, делая вид, что мне приспичило. Но в дверях столкнулся с Людмилой Константиновной, торжественно провозгласившей: «К столу!»

– Нет, – сказал Смелянский. – Принципы – это когда уже и не хочется, потому что нельзя…

Поначалу мне понравилась эта компания. Здесь собрались люди разного возраста и положения. Основной тон задавали люди солидные, удобно расположившиеся между четырьмя и шестью десятками лет жизни. Были молодые, относительно молодые конечно; я оказался самый маленький, если не ростом, то годами. Но тут же восседала и парочка поседевших патриархов, в свои семьдесят ловко закидывавшие в беззубые рты рюмку за рюмкой. Спиртного выставили много, и темп Яков Семенович задал резвый.

Я, пожалуй, был даже рад, что хозяйка бдительно приглядывала за молодежью – всех от двадцати до тридцати пяти собрали за дальним концом стола – и не давала нам разогнаться. Доведись мне идти в ногу с мужчинами, думаю – вряд ли бы добрался до середины дистанции. Людмила Константиновна усердно дирижировала столом: то приказывала Моте перекинуть «оливье» с того края на этот, то кричала Пете, чтобы пустил по своему ряду грибы. Пышный был обед. А ведь в том, семьдесят первом, году буквально все приходилось доставать, выпрашивать, перекупать, тем не менее все столы ломились от снеди. Думаю, что никогда больше мне уже не увидеть такого изобилия. Дело не в деликатесах. Кто-то, должно быть, мог себе позволить выставить и красную рыбу, и черную икру, а где-то, наверное, закусывали французский коньяк и шотландское виски. Я в такие компании почти не попадал, но хорошо, вкусно и сытно поесть можно было в любом доме. Сейчас, в голодном и холодном девяносто первом году, память, кажется, даже преувеличивает размеры тогдашних пиров. Так и создаются мифы и легенды древнего, уже не античного мира. Но – что помню, то и выкладываю. Хотя на самом деле в голове прокручиваю много подробнее, чем успеваю рассказывать.

Мне вспоминаются бесконечные шеренги салатов мясных, сырных, творожных, овощных и прочих, винегреты и селедка «под шубой», грибы соленые и маринованные, белые и грузди, рыжики и лисички, огурцы – опять же обмякшие от соли и еще не успевшие – малосольные. А истекающие масляным жиром шпроты! А пряная килечка с перцем, которую за полчаса до застолья гости, прискакавшие не вовремя, то есть первыми, потрошили усердно и тщательно, отделяя головы и выволакивая внутренности из набухшего брюшка. Еще раз селедка, но только нарезанная поперек аккуратными дольками и прикрытая кружочками лука. Дальше, через розовые ломтики сервелата, перейдем к плоским листикам сыра – голландского, российского, швейцарского. Хотя я всегда предпочитал дешевый и твердый «Чеддер», а лучше всего было за те же деньги взять целую головку литовского «Рамбинаса». Свирепые балканские помидоры, фасованные трехлитровыми банками, где они плавали в собственном соку; их вываливали в суповые тарелки, потому как стекла уже не хватало… Господи, и как это все в нас только влезало! И водку закупали из расчета пол-литра на мужчину, и вино – бутылка на женщину, хотя наши дамы зачастую хлестали крепкое наравне с кавалерами. Но под такую обильную закуску можно усидеть и вдвое больше. Я же пока только перечислял салаты, но в середине вечера выносили горячее. Расчищали стол и ставили на середину огромное блюдо, переполненное ломтями хорошо отбитого и от души поперченного мяса. А хозяйка с добровольными помощницами обходили стол с кастрюлями вареной картошки. И все это подчищали до последней капельки соуса и еще заливали сверху армянским марочным…