«А я буду воспевать их и после смерти», – как бы отвечает Баратынский. При этом источник цитаты, известный только узкому кругу приятелей, в «Элизийских полях» назван едва ли не прямо. Действительно, следующая строчка читается: О Дельвиг! слезы мне не нужны. Напоминаю, однако, что мы разбираем текст в редакции сборников 1827 и 1835 гг. А в публикации 1825 г. имя Дельвига заменено инициалом Д. Соположение цитаты и имени ее автора – намеренный прием: в «Элизийских полях» имя Парни (Прочту Катуллу и Парни // Мои небрежные куплеты // И улыбнутся мне они) появляется вслед за цитатой из элегии Парни «Le Revenant» («Привидение»):
У Парни: Si du sein de la nuit profonde // On peut revenir en се monde, // Je re-viendrai, n’en doutez pas. Разница заключается в том, что знаменитую элегию Парни легко узнавал любой образованный читатель того времени, тогда как неопубликованная ода Дельвига была известна только узкому кругу его друзей.
Почему, однако, Баратынский «спорит» с Дельвигом? Дело в том, что «Элизийские поля» являются, помимо всего прочего, репликой в поэтическом диалоге Дельвига и Баратынского – ответом на опасения, высказанные Дельвигом в «Элизиуме поэтов». В этом стихотворении, также известном только близким знакомым Дельвига, покойные поэты обвиняют своего молодого собрата, проводившего время «на дружеских пирах», в том, что он «ступил <…> за Кипрою» и «Бахуса манил к себе рукой», после чего выносят ему суровый приговор: И твой удел у Пинда пресмыкаться, // Не будешь ты к нам Фебом приобщен. Баратынский уверяет Дельвига, что друга Вакха и Киприды ожидает на том свете куда более радушный прием. Этим объясняется обращение к Дельвигу в «Элизийских полях» редакции 1827/1835 г.:
Кстати, редкое прилагательное закоцитный ‘находящийся за Коцитом’[63] изобрел Дельвиг, употребивший его в стихотворении «Н.И. Гнедичу» (1823): Муза вчера мне, певец, принесла закоцитную новость: // В темный недавно Айдес тень славянина пришла <…> [Алексеев, 51]. А.С. Кушнер отнес форму закоцитный к числу «незабываемых „баратынских“ словообразований» [Кушнер, 48—49]. Это не единственный случай, когда поэтические инновации Дельвига исследователи приписывают его более известным друзьям.
Благодаря этой и другим отсылкам к опубликованным стихотворениям Дельвига, «посторонний» читатель тоже мог догадаться, чье имя зашифровано в «Элизийских полях». Но аудитория и здесь поделена на две части: на тех немногих, кто понимает всё, и всех прочих, которые понимают в худшем случае ничего, а в лучшем – почти всё, но не всё. Элегия адресована всем читателям, однако один уровень ее смысла предназначен – скажем словами Жуковского – fürwenige(для немногих).
4
В этой связи мне хотелось бы упомянуть давнюю статью американской исследовательницы Соны Хойзингтон «Иерархия адресатов в „Евгении Онегине“» [Hoisington 1976][64]. Отталкиваясь от ее размышлений, можно прийти к выводу, что в пушкинском романе позиция «имплицитного читателя» (implied reader), к которому повествователь время от времени обращается напрямую, как бы осциллирует между двумя полюсами: один полюс – это, по терминологии Хойзингтон, «пародийный читатель» (mock reader), к которому Пушкин тоже периодически обращается (