В другой недавно вышедшей статье, мы рассматривали, нисколько не думая при этом о Набокове, «такие примеры, как „Блаженство сел, градов ограда“ у Ломоносова, удивительным образом напоминающий каламбур из „Слова о полку Игореве“, с которым он никак не может быть генетически связан (по крайней мере, непосредственно): „Страны ради, гради весели“ [речь идет о побеге Игоря из плена], где паронимия радости и наполненных ею городов (в духе „Linguistics and Poetics“ Якобсона)[51], соединяет слова, синтаксически не связанные, тогда как сказуемое градов – весели каламбурно имплицирует сразу два антонима (с современной точки зрения) своего подлежащего: веси (вьси) и села – оба слова склонные к таким каламбурам, ср., с одной стороны: прохождааше Иi<су>с грады вься и вьси (Мф. 9: 35, [Срезневский I, 473 п. сл. вьсь = весь, ср. там же и другие примеры] и, с другой стороны, замечание Потебни: „Недаром село, конечно, в новом смысле, сопоставляется с весело“ [Потебня, 47—48]. К этим словам сделана сноска на полстраницы из украинских и сербских примеров вроде: „Будь село весело!“» [Левинтон 2004, 260 прим. 101]. Ср. к параллели села – веси пример у Андрея Белого (не учтенный нами):

(А. Белый «Из окна вагона» («Поезд плачется. В дали родные…»), 1908 [Белый 1966, 164], то же – в поэме «Железная дорога» [Белый 1988, 121]).

И вот, отметив все эти имплицитные веси веселы, мы неожиданно находим их вполне эксплицитными в набоковском переводе Ромена Роллана «Николка Персик (Colas Breugnon)»: «Будем веселы, веси» [Набоков I, 199].

Этот случай представляется нам бесспорным. Среди прочих аргументов следует отметить постоянную роль «Слова о полку Игореве» как источника, используемого при русификации переводов (так Кузмин, рецензируя «Алкея и Сафо» Вячеслава Иванова, специально отмечает словосочетание щекот славий[52] из «Слова о полку Игореве»: «Благородный и крепкий стих, подлинный дух античности и простонародная нежность некоторых песенок Сафо не были неожиданными находками; к сожалению, таких строк, как „Зарю встречает щекот славий“, со страхом, но можно было ожидать» [Кузмин, 235]).

Суммируя, позволим себе заключить, что для Набокова характерен прием «дописывания», извлечения и эксплицирования чужих скрытых парономастических игр. Это разновидность подтекстовой, цитатной техники, но если «референция» к источнику остается более или менее скрытой, как это в принципе свойственно подтексту, то та игра, которая в этом источнике была скрытой, в набоковской «цитате» становится явной[53]. 6. В заключение приведем еще один пример – менее надежный, но, как кажется, не менее интересный, – когда нечто подобное происходит на сюжетном уровне. Сюжет ранней пьесы Набокова «Дедушка», вернее, самый костяк ее фабулы О. Ронен [Ronen] возводит к повествовательному стихотворению Вс. Рождественского «В те времена дворянских привилегий…» [ЦП I, 67—68]