– На каком основании? – заинтересовался Куликов. Прошедший не одну подобную медкомиссию, он разбирался в «основаниях».

– Обойди все кабинеты – узнаешь! – пояснила неласково окулист.

– Послушайте, судя по результатам, зрение у меня не улучшилось, так почему раньше был негоден, а теперь годен?..

Наглость призывника вызвала бурю негодования у этой с виду флегматичной одинокой дамы. Она заколыхалась всеми складками своего упитанного и засунутого в халат тела, расценивая вопрос как явную попытку уклонения от службы РОДИНЕ. Практически задохнувшись от патриотического гнева, прохрипела:

– Не мешай работать. – После небольшой паузы с издевкой в голосе добавила: Галстук надел, а в армии служить не хочешь!? Иди, раздевайся как все, защитничек! Майор тебе быстро объяснит, что и как!

Куликов был несколько обескуражен – защищать от кого ба то ни было жирную неопрятную тетку окулиста, в его планы не входило. Он не планировал «косить» от армии, так как был уверен, что по состоянию зрения негоден к службе. Теперь он вдруг понял, что жизнь как-то нежданно круто меняет направление движения.

Куликов, как все, в трусах пошел по конвейеру медкомиссии. К здоровью призывников врачи особенно не придирались. «На что жалуешься?», «Чем болел?», «Травмы были?», вне зависимости от ответов в листке появлялась подпись и резолюция «годен».

Часа через два Куликов добрался до руководителя призывного конвейера майора Алдошкина, чрезмерно тощего человека. Даже с близорукостью Куликова было видно, что не в коня пришелся армейский корм.

Майор Алдошкин сидел посреди длинного сооружения, составленного из нескольких видавших виды столов, в гордом одиночестве. Майору было муторно, сегодня Зина, крашеная девушка направившая Куликова в обход здания военкомата на медкомиссию, недвусмысленно намекнула Алдошкину, что если он не прекратит свои домогательства, она, Зина сообщит начальству и скажет мужу и тогда на одну разбитую морду в армии станет больше.

Куликов отдал лист с единодушными резолюциями врачей и сел на единственный стул, стоящий напротив места, занятого майором. За время стояния в очередях в кабинеты Куликов теперь почувствовал усталость, до этого он провел шесть уроков – все на ногах, такая специфика работы учителя. К тому же он не успел пообедать. От хорошего настроения уже давно ничего не осталось. Ему, уже как-то свыкшемуся с мыслью о долге Родине, который нужно отдать, все таки было интересно, почему он вдруг оказался «годен», хотя войны, по крайней мере, официально объявленной не было, если не считать Афганскую. Шел третий год Горбачевской Перестройки и в газетах иногда писали, что порой в армию призывают черт знает кого, лишь бы выполнить план призыва и плевать на здоровье. Куликов, человек не без патриотического пафоса, однако закрывать собой брешь в плане призыва не собирался.

– Товарищ майор, начал Куликов, намереваясь уладить дело без скандала, – мне кажется, окулист ошиблась. Она написала «годен к строевой», но по статье 93 в, с моими семью диоптриями я годен к нестроевой в военное время.

Майор только, что бездумно перебиравший ворох бумаг, лежавших перед ним на столе, чтобы как-то отвлечься от светлого образа Зины, посмотрел на Куликова и внезапно заорал:

– Встать! – Одновременно с криком, вырвавшемся из тщедушного тела майора, тело его подпрыгнуло, отбросило в сторону стул, на котором только-только покоилось. Усилием воли Куликов заставил себя сидеть, белее того, непринужденно откинулся на спинку стула. Прищурив глаза, отчего его лицо приобретало брезгливо-презрительное выражение, Куликов пристально посмотрел на майора. Их разделял не только покрытый куском кумача стол, их разделяло нечто большее – словно столкнулись две различных цивилизации. Выдержав паузу, в гробовой тишине комнаты, наступившей после вопля майора, Куликов миролюбиво сказал: