С л а в а . Теперь понял. Скажи, а ты своих прогуливаешь?

Л е х а . Уж очень ты хочешь обидеть меня сегодня, С л а в а . Зачем?

Проходит Охлобыстин. Вновь останавливается, хочет что-то сказать, но не решается. Машет сокрушенно рукой, удаляется.

А л и к . Давайте Диму позовем…

С л а в а . Действуй. Мы сегодня всех позовем. Может быть, в последний раз…

А л и к (подходит к окну, распахивает его, кричит). Дима! Дмитрий Иванович!

С л а в а . Так он тебя и услышит.

А л и к (машет рукой). Еще как услышит, он же рядом. (Кричит). Заходи, старик, дело есть! Не нагулялся? Не нагулялся, спрашиваю? Он еще не нагулялся. Потом заходи! Порядок, зайдет.

Л е х а . Дима хороший.

С л а в а . Еще один мыслитель. И куда мне от вас, мыслителей, деваться, ума не приложу.

Л е х а . Ты вот на меня всю дорогу бочку катишь, а за что, спрашивается.

С л а в а . Отвечается: ты очень плохой человек, дрянь человечек. Понял?

Л е х а . Понял. А можешь ты мне объяснить толком, отчего все люди точно сговорились пальцами на меня показывать? Слон я, что ли, из зоопарка?

С л а в а . Неужели ты бывал в зоопарке?

Л е х а . Очень давно.

С л а в а . Лучше бы ты там остался.

А л и к . Оставь его, Славка.

С л а в а . А как у тебя с милицией, мыслитель?

Леха (оживляясь). Порядок. Они хотели, чтобы я устроился работать, вот я и устроился. Видел сегодня в гастрономе майора Юрия Ивановича Гурьянова, доложил ему, он посоветовал побриться.

С л а в а . Отцы родные для тебя наши славные стражи порядка.

Л е х а . Не скажи! Иной раз так пропесочат, что только держись. Особенно майор, товарищ Гурьянов.

С л а в а . Не то место они тебе песочат.

Л е х а . Согласен, нe то…

С л а в а . Ты хоть алименты Люське посылаешь?

Л е х а . Не берет.

С л а в а . Оправдался. А порядочный человек завел бы книжку в сберкассе и отчислял бы на нее положенное.

А л и к . Славка, прошу…

С л а в а . А ты чего просишь, проситель хренов? Ты меня не проси, ишь натыркался —делай то, делай это… Да мне на Алексея смотреть тошно.

А л и к . Всякий человек достоин понимания, жалости, наконец…

С л а в а . Чепуха! Я бы на месте нашей славной милиции всех алкашей отвез бы подальше и – на подножный корм, пусть себе пасутся и видом своим похабным не смущают нормальных людей. Я бы их в одну кучу и погнал бы к обрыву человеческого жилья…

А л и к . Да уж, дай тебе волю, ты бы всех переженил и заставил быть счастливыми…

С л а в а . А что? Идея. Заставил бы, именно заставил. Я бы им кое-что объяснил, а то призабывать стали. Тоже мне, венец творенья, не успели с дерева сползти, лиану из лап выпустить, а уже ополоумели от гордости… Страшно ведь не то, что несчастливы, страшно то, что каждый знает, как нужно жить, чтобы быть счастливым. Ты думаешь Леха не знает? Еще как знает. Он мне однажды такую лекцию закатал, куда там, профессор этики и морали… А посмотри на него. Не лицо – морда, не руки – грабки, в башке – опилки, мусор… И не жаль мне его вовсе. Не имеем мы права жалеть. Жалость унижает.

Л е х а . Мне ничья жалость не нужна, меня жалеть не надо. Все она, проклятая, попутала…

С л а в а . Ах, дитятко, ах, несчастненький, обидели, пальчик прищемили, дай, подую, бобо и пройдет… Дурень ты! Поседел, а ума в черепок так и не наскреб… Дурень.

Л е х а . Люблю тебя, Славка… Ты один понимаешь душу рабочего подростка…

С л а в а . Пальцем не шевельну, чтобы понять тебя. Я не женушка твоя лицемерная, я тебе говорю правду…

Входит Юрий Андреевич с сеткой в руках, в ней – свертки, хлеб, бутылки. Следом за ним – Е л е н а . Проходит Охлобыстин, мешкает, чуя выпивку, его не замечают. Он понимает, что и не заметят. Уходит.