Дениса не впечатлил подобный каламбур.

– Но в сущности, эти пространственно-временные параметры – верх и низ, лево и право, свет и тьма, – по которым выстраивается, во-первых, жопа, в которой мы сидим, и, во-вторых, свет в конце ее тоннеля, являются лишь продуктами ума, хоть личного, хоть коллективного. Да, расфасовка разная, но продукт-то один – чья-то фантазия. Мы все живем в вымышленном мире, только на него мы, как мишуру, навешиваем еще и свой вымысел в виде воспоминаний об этом вот домике внизу, в виде мыслей о шоссе и страстей вон к тому человечку. Глядя в одни и те же глаза, один увидит любовь, второй – похоть, третий – страх одиночества. И все эти разночтения и ауры – просто птичий помет на лобовом стекле нашего взора, который мы периодически по нему размазываем, включая дворники. Ну а вид за стеклом, как и само стекло, как и того, кто включает дворники, чтобы его протереть, придумывает кто-то, для кого мы – такая же мазня на лобовом стекле его мысленного взора. Для нас все в этом мире состоит из атомов, есть какая-то относительность, но для того, кто сейчас пишет нас, «атом» и «мир» – это просто черные буквы на белом листе. Мы знаем эти слова и что они означают просто потому, что он сочиняет нас по собственному подобию, где все это уже известно людям по умолчанию. В следующий момент Автор может подумать и написать о Космодроме из «Черепашек-ниндзя», и тогда он появится из ниоткуда прямо над Волоколамкой. Или же автор напишет, что мы только говорили о такой возможности. Он может перенести нас в Забайкалье, вокруг вырастут сосны, заструятся изумрудные воды, а в лесной прохладе повеет хвойной свежестью. Или он напишет лишь о том, как я себе это представил. Он может перенести нас на двадцать лет вперед. Просто потому, что для него эти «двадцать лет» и «вперед» – это не ткань времени и не направление, в котором она шьется с определенной скоростью, а просто слова, которые он может вертеть, как хочет, и ставить в любом порядке. Он может вообще не знать, что произойдет с нами в следующее мгновение, но его рука, пишущая нас сейчас, так же, как и мы – всего лишь слово в его нарративе, чье действие предопределено глаголом. Даже мои эти рассуждения. Я всерьез могу считать, что подцепил их из книги, которую прочитал. Но этот шаг может быть всего лишь попыткой Автора оправдать воровство чьей-то интеллектуальной собственности культурной осведомленностью его персонажа, потому что он, как и я, мог не знать, в какие дебри уйдут мои рассуждения. Но это ведь его рассуждения, понимаешь? Которые он вложил в мои уста словами «Паня сказал» перед началом реплики… – Паня замялся, мысленно возвращаясь на основную дорогу, с которой он свернул несколько ее ветвлений назад.

Впрочем, ему в этом никто не мешал.

– Вот! Эта моя заминка – ведь не может ее там не быть… Но да ладно. Чуть раньше я говорил «в следующий момент автор то, в следующий момент автор это». Фишка в том, Дэн, что все, включая и эти мои слова, он писал в предыдущий момент. Мы никогда не обгоним его строку, не сделаем того, о чем бы он до этого не написал, даже если это ничегонеделание, потому что всегда можно будет написать, когда, где, кто и сколько времени ничего не делал. Казалось бы, я могу встать и все здесь разгромить. Но так оно, значит, и было написано: «Паня встал и все разгромил». А автор может переставить существительные, поменять число и род у глаголов, и тогда «все встанет и разгромит меня». Он может написать «Паня умер» и не упоминать меня больше на страницах своей книги, и тогда меня действительно больше не будет, и я этого даже не замечу, потому что не будет и того, кто мог бы что-либо замечать. А знаешь почему, Дэн?