Икорская. Антон, не хочу тебя огорчать, но такой, как сейчас, я и без твоей помощи стала в 13 лет, после того как попала в дурную компанию…

Режиссер (смотрит на нее пораженно). Ты хочешь сказать, что тогда нас всех водила за нос? Но ТАК сыграть невозможно… И потом, зачем?

Икорская (зло). Ты хочешь, чтобы я при всех это сказала?

Режиссер (трет себе виски). Ладно, потом поговорим. Маша, Наташа, начинайте. Все остальные в сторону. Работаем.

Маша. Антон Палыч! Подождите! Давайте выкинем эпизод про валенки.

Режиссер. Это еще зачем?

Маша. Потому что это пошло! Мне противно такое озвучивать…

Режиссер. Ты ошибаешься, пошлость лежит только на поверхности, а в глубине кроется глубочайший философский контекст. Я потом тебе объясню.

Бачинский. Кроме того, это очень смешно. Зрителю должно понравиться!

Маша. Мне кажется, наш театр не имеет права опускаться до шуток ниже пояса.

Икорская. А мне тоже нравится эпизод про валенки! Навевает воспоминания о ранней молодости. Кстати, у нас во дворе презервативы еще варежками называли.

Бачинский. Хорошо, что я родился в советское время. В СССР все вещи назывались своими именами.

Икорская. Да у вас там вообще секса, говорят, не было! И как вы только жили без него, бедные?

Режиссер. Зато ты, я смотрю, очень просвещенная в этом вопросе!

Икорская. Жизнь, Антоша, заставила. Помню, в детском садике на Новый год воспитательница принесла целую авоську советских презервативов. Мы их накачали гелием и раскрасили. Это были 90-е годы… В магазинах стояли пустые прилавки…Каждый день гигантские очереди за хлебом. Какие уж тут новогодние игрушки… Она эти презервативы еще смешно так называла: шарики-гайдарики.

Режиссер. Стоп-стоп-стоп. Икорская, про твою бурную молодость мы потом с удовольствием послушаем, а сейчас Маше надо к ребенку в больницу. Быстро проходим эту сцену и отпускаем Машу. Работаем!

Все, кроме Икорской, уходят со сцены. Далее происходит диалог между Машей в роли Вики и Икорской в роли Анны.

Вика (стремительно входит и обнимает Анну). Анютка, привет! Куда ты запропастилась? Как с похода вернулась, даже не позвонила. Случилось что-то?

Анна. Вика, как я рада тебя видеть! Да, случилось… Но мне нельзя об этом рассказывать. А врать своей самой близкой подруге я не могу. Прости.

Вика. Ну вот, я теперь умру от любопытства и тревоги за тебя!

Анна. Нет, правда, Вик, тебе лучше не знать…

Вика. Ну, не говори, если не хочешь. Только ты уверена, что это хороший выход? Я вот когда держу свои проблемы внутри, места себе не нахожу.

Анна. Мне очень хочется тебе все рассказать, но я боюсь…

Вика. Что я проболтаюсь? Хочешь, я поклянусь, что никому ничего не скажу?

Анна. Ох, Вик, если бы только это… Еще больше я боюсь, что ты примешь меня за чокнутую и перестанешь дружить со мной.

Вика. Скажешь тоже! И как тебе только в голову могло такое прийти. Хорошо же ты обо мне думаешь… (Вика делает обиженный вид.)

Анна. Вика, прости! Я тебе верю. Просто я и сама не уверена, что у меня все в порядке с головой после всего случившегося…

Вика. М-да, мне же Илья говорил, у вас в походе какое-то ЧП произошло, но все кончилось благополучно. Расскажи, что там стряслось?

Анна. Вик, ты даже не представляешь, я так глупо вляпалась, что самой стыдно. И это с моим-то семилетним опытом горных походов! Когда мы были на Араданском пике, началась сильная гроза, а я спиной уперлась в геодезический триангуляр…

Вика. А что это такое?

Анна. Это такая железная тренога, на самой высокой точке Араданского хребта…

Вика. Какой ужас… Это же как держаться за громоотвод, стоя на крыше, когда кругом молнии, да?