Мы исподтишка наблюдаем за ними, они поглядывают на нас. Сразу как-то и разговор не вяжется. Не о чем говорить.

– Ну, что там новенького, на земле? – вдруг спрашивает здоровенный дядя, набивая прокуренную короткую трубку и искоса взглянув на нас. – По радио слыхали, что паспорта будто ввели?

– Как же, как же, – суетится Гриша Быстров, – вот сейчас, сейчас. – Он роется в боковом кармане, достает паспорт. – Вот, пожалуйста[17].

Сразу несколько рук протягиваются за маленькой серенькой книжечкой. Детина с трубкой осторожно берет ее двумя пальцами. Остальные зимовщики придвигаются и с жадностью заглядывают ему в руки.

– Паспорт, – читает детина. – Паспарт. Пашпорт. А дальше и не поймешь по-каковски. Так. – Он бережно раскрывает книжечку, переворачивает странички. – Кем, когда выдан паспорт? – читает он. – 7-м отделением милиции г. Ленинграда. Вот ведь, – с удивлением говорит он, – целый год не видал живого милиционера.

Все смеются.

Разговор понемногу налаживается.

– Вы теперь и не узнаете милиционеров, – говорит геолог Савранский. – Важные такие, в белых перчатках. Каски-то при вас, что ли, ввели[18]?

А Боря Маленький достает из кармана пачку папирос «Беломорканал»[19] и показывает ее зимовщикам:

– Такие при вас были?

И незаметно начинается разговор – мы рассказываем о Большой земле, они – о своей зимовке.

А от «Таймыра», покачиваясь на волнах, уже плывет первый карбас, доверху нагруженный сосновыми бревнами. Он подплывает к самодельной пристани, и матросы с карбаса орут:

– Держи конец! Конец держи – о камни вдарит!

Черт его знает, как его надо держать, чтобы не вдарило о камни! Мы топчемся на пристани, бестолково размахивая руками.

– Ну-ка, дайте-ка, братцы, – протискивается детина с трубкой. Он хватает конец, прыгает прямо в ледяную воду и ловко подводит карбас бортом к дощатой обледенелой пристани.

– Скажите, пожалуйста, кто этот большой с трубкой? – тихо спрашиваю я одного из старых зимовщиков.

– А это наш бригадир, биолог Ионов. Он у нас спец по разгрузочной части, – отвечает зимовщик и бежит на помощь Ионову.

Один за другим плывут и плывут от «Таймыра» к берегу карбасы.

Бревна, фанера, доски, керосин…

Тяжелые железные бочки с керосином катаются по дну карбаса, раскачивают его из стороны в сторону. И пока мы думаем, как же нам выгружать бочки, – кто-то из старых зимовщиков приносит доски, веревки, бревна.

Из досок и бревен быстро сделаны сходни, веревка наброшена петлей на бочку.

– Раз, два, взяли! – зычно орет Ионов.

Мы тянем за веревку изо всех сил, что есть мочи.

– Раз, два, дружно!

Пошла. Бочка переваливается через борт карбаса, одно мгновенье кажется, что она вот-вот упадет в воду. И снова кто-то из старых зимовщиков прыгает с пристани и, по пояс в ледяной воде, спокойно поддерживает бочку.

А к пристани уже подплывает карбас с листами фанеры.

– А ну, становись цепочкой! – горланит Ионов. – По рукам пойдет!

Ветер вырывает из рук, надувает как паруса огромные тонкие листы. Они грохочут и больно бьют острыми краями по коленям.

– Живо! Живо! Не зевай! – покрикивает Ионов. – Домой хочется. Милиционера посмотреть охота. А ну, поднажми!

Так проходит полдня.

Много мы поработали в Архангельске, а здесь пришлось еще круче. Все торопят, понукают, кричат. Все спешат. Не успеем мы присесть, закурить, вытереть пот со лба, как Ионов уже кричит, точно дудит в трубу:

– А ну, подымайсь!

Оно и понятно: все, кроме нас, торопятся поскорее разгрузиться и домой. Это только нам теперь некуда торопиться, это только мы здесь у себя дома.

В двенадцать часов на «Таймыре» поднимают флаг. Нам видно, как перестают работать лебедки, как матросы с карбасов по трапам и просто по веревкам взбираются на палубу. Стихают шум и крики, которые все время неслись с ледокола. И где-то далеко – наверное, у домов зимовки – начинает звонить колокол, который все эти два дня мы слыхали с «Таймыра».