Я опомнился и со всех ног побежал домой. Тётка рассказала мне, что человек, которого я встретил на рынке, – старьёвщик. Люди обычно выносили ему ненужные вещи и обменивали на пустяковые побрякушки. А ещё она сказала мне, что я больше его не увижу и что бояться нечего.

Да, с тех пор я не сталкивался с ним, но всегда чувствовал – он рядом. В разных частях города, как только я слышал приближающийся звук скачущих по дороге банок, меня охватывал дикий страх, и мне казалось: если я не убегу, старьёвщик схватит меня и разорвет на куски. И я бежал. Даже если тётка была рядом. Я бросался наутёк, плутал по улицам и лишь спустя несколько часов возвращался домой.

Я соскочил с кресла и обхватил голову руками.

– Ты всё ещё боишься его? – спросила тётка.

Я сглотнул. Мне не хотелось говорить об этом, поэтому я перевёл тему:

– Так душно. Может, пройдёмся до рынка?

Мы шли по рядам свежих овощей и фруктов. Тётка бойко торговалась и покупала овощи, я же брёл чуть поодаль и выхватывал взглядом знакомые здания, вывески, скамейки и деревья, но в мыслях снова и снова возвращался к старьёвщику.

Неужели он ещё жив? Ведь тогда, в детстве, он уже виделся мне безумно старым. И почему я сегодня вновь испытал глубокий страх, давно оставленный в этих местах?

В надежде выкинуть из головы навязчивые мысли о бродяге-старьёвщике, я подошёл к прилавку со специями и нагнулся над жёлтой горкой тёртого шафрана. Резкий горьковатый аромат мгновенно проник в нос и затуманил разум. Я уже было совсем расслабился, как за спиной послышался еле различимый шелест банок и сразу же стих. По влажной от пота шее скользнул неприятный холодок.

– Гх, гх, – раздался грудной кашель. Я обернулся. Бродяга стоял прямо передо мной.

Щёки обожгло ледяным ужасом. Светлые, почти прозрачные глаза смотрели на меня из-под седых клокастых прядей волос. Я не мог шелохнуться. Бродяга стал наклоняться к моим ногам. И чем сильнее сгибалось и без того скрюченное тело, тем длиннее казалась тянувшаяся ко мне рука. Я машинально опустил взгляд. На земле, у самых кончиков моих ботинок лежала непонятная тряпка. Невозможно было разобрать ни цвета, ни ткани.

– Шы-ах… шы-ах, – тыкал старьёвщик пальцем, как ножом, в летний запечённый воздух. Мыча, он щерил сколотые жёлтые зубы, торчащие из почти чёрных десен. В ноздри ударила удушающая кислая вонь.

Я не знал, куда себя деть, но неожиданно поднял тряпку и сунул её в его длинные пальцы.

Старьёвщик обмотал тряпку вокруг шеи.

Это же шарф! Он обронил его.

Бродяга без слов покатил свой фанерный ящик дальше. Когда же он скрылся за поворотом, какое-то чувство, быть может, это и есть интуиция, заставило меня оглянуться. На противоположной стороне торгового ряда стояла тётка и во все глаза смотрела на меня.

– Он до сих пор жив? – наконец я прервал молчание, когда мы давно миновали рынок и уже подходили к особняку.

– Жив, куда ж ему деться, – спокойно ответила тётка, как будто каждый день встречается с этим жутким типом. – В городе всегда полно ненужной дряни. Если бы не бродяга, мы бы давно погрязли во мраке…

– О чём ты? – я был озадачен. – Чего, кроме бесчеловечной расправы за углом, можно ждать от такого дьявольского существа?

Тётка уставилась на меня, и мне даже показалось, что её голубые глаза вмиг потемнели.

– Идём-ка скорее домой, мой мальчик. Свариться на солнцепёке заживо намного страшнее, чем какой-то бродяга-старьёвщик.

Вечером мне захотелось немного развеяться. И чтобы полностью стереть из памяти утреннюю встречу, я позвонил приятелю детства и сказал, что зайду к нему.

– И, Бога ради, прошу, не таскайся по ночам! – тётка стояла в проёме кухни и вытирала полотенцем вымытую после ужина посуду. – Лучше останься у друга, если засидишься. Не хватало ещё, чтоб тебя ограбили… Ты же знаешь местных голодранцев… Сколько загулявшихся туристов лишилось кошельков…