Вдруг Попов обернулся к Дежневу:

– А что, Семен, пойдешь ли с нами приказным на Анадырь-реку?

– А подняться поможешь?

– Неужто не помогу! – воскликнул Попов.

– Кабы моя воля, так пошел бы. Да не ведаю, отпустят ли…

Но Попов не дослушал и уже кричал звонким голосом, обращаясь к народу:

– Любо ли вам, други, под рукой Дежнева идти на Анадырь-реку?

– Любо! Дежнева! Семена Иваныча! – закричали со всех сторон.

Попов обнял Дежнева.

– Спасибо вам, добрые люди, – сказал Дежнев, кланяясь народу на три стороны, – а только воля не моя: как еще приказный скажет.

Попов схватил его под руку и увлек в съезжую избу. За ними толпою повалили промышленные люди.

Тяжелые тесовые ворота были открыты. Шумная толпа вошла во двор, огороженный тыном – крепким забором из врытых в землю толстых кольев. По углам высились боевые бревенчатые башни. Посредине стояло несколько низких изб, и между ними та, что называлась съезжей. В ней жили приказный[11] и целовальник – хранитель государевой казны, учетчик и приемщик ясака[12].

В ту пору в остроге не было его начальника, недавно выбранного казаками приказного Гаврилова. С неделю назад Гаврилов ушел вверх по Колыме, оставив за себя целовальника Петра Новоселова.

В тесную съезжую избу вошли не все, да всех бы она и не вместила. Новоселов сидел на лавке, покрытой медвежьей шкурой. Высокий, худощавый старик, одетый в черный суконный кафтан, отделанный потускневшими серебряными галунами, он дремал, опершись рукой о колено. Его голова была опущена, а мохнатые седые брови нависли над закрытыми веками.

– Доброго здоровья тебе, Петр Иваныч, – громко произнес Попов, переступив порог.

Новоселов глянул на вошедших усталыми глазами. Его длинное, худое лицо со впалыми щеками носило печать долголетней суровой жизни, исполненной тревог и лишений. Промышленные люди, нагибаясь, входили через низкую дверь и протискивались за спинами Дежнева и Попова.

Новоселов встал, поклонился вошедшим:

– Здравствуйте, добрые люди! Ишь ты, сколько вас! С чем пожаловали?

– Бьем челом великому государю. А здесь, на Колыме, тебя, Петр Иваныч, просим принять наше челобитье, – Попов снова поклонился в пояс.

– В чем же челобитье? – спросил Новоселов.

Попов выложил Новоселову дело и просил отпустить его с двенадцатью покручениками и с полсотней промышленных людей в морской поход проведывать новую Погычу или Анадырь-реку. Также просил он, от имени товарищества, отпустить с ним приказным служилого человека Дежнева.

Новоселов сел на лавку, задумался. Все молча ждали его слова. Лишь слышалось дыхание десятков людей.

– Доброе дело, Федя. От него может быть прибыль государю, – сказал Новоселов и обернулся к Дежневу.

– Самому-то тебе, Семен, охота ли идти?

Дежнев усмехнулся.

– Как же не охота, Петр Иваныч?

– Что ж, отпустить тебя, Семен, можно.

Новоселов оперся обеими руками о стол, наклонился вперед и, глядя в упор на Дежнева, продолжал:

– Но отпущу я тебя лишь из государевой прибыли. Должен ты объявить прибыль с новой реки. А сколько объявишь? Обожди, – остановил он Дежнева, заметив, что тот хочет ответить, – подыматься ты будешь своим подъемом, – длинный костлявый палец Новоселова указывал на Дежнева. – За все это дело один ты будешь ответ держать. А коль не соберешь тех соболей, что объявишь в своей челобитной, коли вернешься ни с чем, все объявленное будет с тебя взыскано.

Новоселов откинулся на скамье к стене, складки на его лбу распустились, и он, говоривший до этого сурово, вдруг приветливо глянул на Дежнева.

Дежнев стоял, опираясь на саблю, и думал.

– Объявляю прибыль в пять сороков десять соболей