Пулеметы также не досчитывали унтер-офицеров и часть прислуги.

Часам к восьми вечера я получил от подполковника Коломейцева[30] приказание, что весь отряд должен отойти на Кеприкейские высоты, держа направление на участок Кубинского полка. Мне приказано было охранять левый фланг отступающих батальонов. Часам к девяти позиции у Падыжвана нами были оставлены. Выслав заставу вправо, я начал спускаться в лощину (к мельнице), держа роты и пулеметы в полной готовности.

Я был в полной уверенности, что в лощине окажется противник, так как все его действия перед вечером указывали на его стремление обойти нас. К моему большому удивлению, его не оказалось нигде по пути нашего следования. До настоящего времени мне кажется, что противник или рассчитывал нас утром застать на оставленной позиции, или же он оставил нас в покое по чисто психологической причине, так как турки не любят драться ночью. Наш отход длился почти до 4 часов утра (27 октября).

Такая медлительность произошла ради мер предосторожности, но кроме того с нами было большое количество раненых, которые сильно тормозили движение (многих пришлось нести на руках).

Этим отходом закончился двухдневный бой у Падыжванских высот.

Несмотря на геройское поведение отряда, мы должны были приостановить операцию и отступить, так как задача отряду была поставлена в своей основе неправильно.

При создавшейся обстановке к 25 октября у Кепри-кея одной демонстрацией у Падыжванских высот нельзя было ограничиваться. Надо было действовать всем корпусом, а не ставить в принцип разделение своих сил. Бои у Падыжвана не есть для нас поражение, но отходом мы дали в руки противнику моральный козырь.

Пройдя с ротами линию окопов участка кубинцев, я остановился у штаба полка. Поделившись с присутствовавшими офицерами впечатлениями о боевых переживаниях, я узнал от них некоторые новости, и притом неутешительные. Ольтинский отряд, шедший в обход Гасан-Калы, потерпел неудачу. В чем заключалась эта неудача, в сведениях не указывалось, но отряд находился на пути отступления.

Сильно утомленный, не спавший около трех ночей, я завернулся в бурку и заснул как убитый. Когда меня разбудили, было около 11 часов. В тумане роты 2-го батальона строились и собирались куда-то идти. Кругом какая-то тишина, и это казалось чем-то странным после двухдневной почти непрерывной канонады.

Поднявшись, я направился к палатке командира полка. Последнего не было, так как он был вызван в штаб дивизии. От адъютанта я узнал, что мне приказано четыре пулемета придать ко 2-му батальону, который через короткий срок выступает на левый фланг полка. Этот батальон должен был сменить роты 4-го батальона, которые, в свою очередь, должны были податься вправо.

Кроме того, относительно общей обстановки адъютант сообщил следующее: Кубинский полк занимал участок около двух верст по фронту (номера высот не помню), имея вправо от себя Кабардинский полк, а влево Дербентский. На левом фланге дивизии были бакинцы, занимавшие позицию включительно до Кеприкейского моста (а также селение Кепри-кей). Елизаветпольский полк, как больше всех пострадавший (два батальона у селения Кепри-кей, а два батальона на Падыжванских высотах), стоял в резерве в полутора (или в двух) верстах за участком дербентцев. Полки окапывались, готовясь к упорной обороне.

Дав указания своему фельдфебелю о снабжении пулеметных взводов, приданных боевым участкам полка, я отправился на позицию с четырьмя пулеметами (3–4 взвода) на участок 2-го батальона. Я нагнал 2-й батальон и последовал в хвосте колонны. Через полчаса мы прибыли на место.