Я же думал о том, что как все странным образом переплелось в этом мире. Одни женщины, наши милые и любимые женщины, встречают нас вкусным ужином дома, без умолку болтают о нарядах, сумочках и украшениях, радуют нас, раздражают, иногда даже мешают заниматься нашими, весьма серьезными мужскими делами, а другие – вот так с оружием в руках бескомпромиссно мстят за свою семью, своих любимых детей и остановить их священный гнев невозможно… А мужчины… Всегда ли мы остаемся мужчинами, достойными наших женщин – милых и нежных или воинственных и жестких? Не утратили ли мы способность быть защитниками, олицетворять собой мужское начало, быть надежной опорой нашим женщинам? Ведь сегодня некоторые уже не стыдятся жить за счет представительниц слабого пола, а иногда и просто сделать вид, что есть только они, их желания и их потребности, и ничего вокруг не существует: не существует любви, не существует семейных ценностей, не существует целого мира отношений Адама и Евы, чувств Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды…
Мои рассуждения прервало появление в проеме калитки фигуры Дарьи и придерживающей ее под руку девушки-спецназовца. Когда они подошли к нам, даже в кромешной темноте было видно, что лицо девушки имело неестественно белый цвет. Сама она содрогалась всем телом. Я хотел что-то сказать, утешить ее, но Кирилл положил мне руку на плечо и тихо сказал:
– Не надо. Пусть сама успокоится. Зрелище не для слабонервных.
Девушки пошли к машине.
– Ну, что? Напоишь меня чаем? – интонация Кирилла стала бодрой. И, не дождавшись ответа, он включил рацию: – Заканчивайте. Я – на связи.
Мы сели в машину и вернулись на дачу.
Там Сергеев, дав еще несколько указаний своим подчиненным по телефону и отпустив водителя, снял пиджак, стянул галстук и, скинув ботинки, по-хозяйски развалился в кресле за столом, в котором обычно седел я. Адольф, развалившийся на диване, увидев такое хамство, посмотрел на меня так, что даже в собачьих глазах читалось удивление. Я подошел и погладил пса. Он успокоился и положил голову на передние лапы.
Дарья наотрез отказалась подняться в отведенную ей комнату и осталась сидеть в холле рядом с Адольфом на диване, поджав ноги и закутавшись в плед. Никогда в жизни я не слышал от нее рассказа об увиденном в том доме. Видимо, она вычеркнула из памяти этот эпизод своей жизни.
В особняке
Когда я в сопровождении военных зашла в особняк, то мне объяснили, что необходимо посмотреть убитых и рассказать кого из них видела и при каких обстоятельствах. Меня предупредили, что это процедура неприятная, но необходимая. Затем мы прошли по комнатам, в некоторых из которых лежали трупы мужчин. Одни их них были застрелены, а другие – изуродованы взрывами: с обезображенными лицами и кто-то с оторванными конечностями. В доме пахло кровью, гарью и жженой селитрой, запах которой мне был знаком с детства по «дымовушкам», которые мальчишки изготавливали из пропитанной этим химикатом газеты.
Сначала это вызывало жуткое отвращение до тошноты. Но постепенно страх притупился. Точнее сознание абстрагировалось от действительности и я монотонно выполняла поставленную задачу: тех, чьи трупы я узнавала, быстро говорила где и когда их видела, если вспоминала, то как их называли другие гости, в остальных случаях отвечала, что либо их не помню, либо не могу узнать.