До середины трубы поднимались почти час. Спина и особенно икры ног с непривычки безбожно болели.

– Привал!

Вячеслав Межуев чуть потянулся и подвесил бутыль на отбойник шнека. В стволе тоннеля через каждые пятьдесят метров должны были гореть светильники дежурного освещения. Причём, запитывались они от двух источников. От основной сети, работающей от дизель-генератора, и от аккумуляторных батарей. То, что ни тот, ни другой источник не работал, напрягало. Наверное, в аду было светлее. Мы не знали, что нас ждало наверху, и это напрягало ещё больше.

– Пинтаков! Павел! – крикнул вниз начальник. – Ты где там?

Наш кок, Пашка Пинтаков, в тоннель вошёл последним, и никто не видел, чем он там загрузился. Его голос, как из глубокого колодца, раздался далеко внизу. Он порядком отстал от всей группы. Голос Межуева звенел от злости.

– Парни, кто над ним ползёт?

Снизу раздалось.

– Ну я, Лисконог. Я что, виноват, что он на себя снизки из сосисок нанизал, как матрос Железняк пулеметные ленты?

Как мы ни устали, но представив пухлого Пашку, обвязанного сосисками, этакого Вини-Пуха в «трубочке», все невольно заулыбались. А с другой стороны, сам любитель поесть, он и про нас не забывал.

Я нащупал голову Генки, который полз следом за мной, и слегка взъерошил ему волосы.

– Вот чудак, всё равно ведь возвращаться. Чего он пупок надрывает?

Панов недовольно фыркнул и сбросил мою руку с головы.

– Уж больно ты шустрый, Серый. Не успели подняться, а ты возвращаться надумал.

И в этот момент ствол тоннеля ощутимо вздрогнул, да так, что все мы инстинктивно вцепились кто во что, а снизу послышался удаляющийся короткий крик.

– Юра, – проревел Межуев, – Пинтаков с тобой?

Спустя секунду послышался глухой голос Лисконога.

– Похоже, свалился наш кок. Он же почти долез до меня, рядом уже сопел.

И снова труба тоннеля завибрировала так, что нам пришлось намертво вцепиться в стойки эскалаторов и шпангоуты жёсткости. На голову сверху начали сыпаться брызги воды, причём солёной воды. Конструкция трубы была рассчитана на чудовищное давление воды, но на такие встряски – навряд ли. В голову невольно лезли всякие глупые мысли: а вдруг верхний конец трубы тоннеля от этих встрясок просто выйдет из лонжеронов верхней станции, и нас затопит здесь, как слепых котят. Когда скрежет и стон конструкций поутих, Межуев изо всех сил гаркнул вниз:

– Павел, ты живой?

Далеко внизу раздался плаксивый голос Пинтакова.

– Да жив я, жив. Вот снизку сосисок оторвало, вниз полетели.

А когда, отдуваясь, он уткнулся головой в башмаки Лисконога, то расстроено добавил:

– Я как раз их поудобнее перекладывал, а тут толчок – ну нога и соскользнула. Так что если бы не сосиски, загремели бы мои кости обратно в наши хоромы.

Димка Хавчин, стоявший над Лисконогом, иронично пропел:

– Урони-и-л… Да ты их сожрал, паразит! Смотри, а то вообще от обжорства в трубе застрянешь. Я тебя вытаскивать не буду!

Пинтаков таким же голоском протенорил.

– Слушай, ты, Хавчин, твой хавчик на одну сосиску будет меньше, слово даю!

Межуев снял бутыль и осторожно взгромоздил её на спину.

– Ладно парни, хорош болтать, а то, кажется, дождь начинается.

Действительно, сверху на наши головы начал сыпать мелкий, но противный холодный дождь из дробящихся капель воды, проникшей в тоннель. Выемки в планках эскалатора стали ещё более скользкими, и уже не раз и не два и я, и Генка, да, наверное, и остальные парни, чертыхались, оскальзываясь на этой крутизне. Олег Шурухин, который карабкался впереди меня, вдруг остановился, и я головой боднул его в пятку. Сверху послышался растерянный голос Межуева: