Люди, слушая слова командира, стояли в строю молча. Понимая, что он напрасно поднял переполох, теперь молчал и Дружинин. Молодой лейтенант, сдерживаясь от раздражения, не срываясь в ярость и крик, смог достаточно внятно и доходчиво донести до молодежи суть истиной обстановки. И это теперь понимал каждый новобранец, проникнувшись чувством уважения к командиру, который без лишних эмоций смог все объяснить.

– А тебе, товарищ Дружинин, до фронта еще доехать надо, прежде чем из карабина стрелять, – улыбнулся лейтенант, – а то, смотрю, ты прямо сейчас в бой собрался идти, – и с какой-то лукавой усмешкой добавил: – Ну етит твою… Молодец!

Строй тут же разразился громким смехом. Смеялся вместе со всеми и Дружинин.

– Ну что, я надеюсь, вопросов больше ни у кого нет? – спросил офицер, с пониманием и добрыми чувствами окинув взглядом повеселевшие лица солдат.

– Никак нет! – дружно ответили бойцы, убежденные доходчивыми словами командира.

– Тогда слушай мою команду, – со строгостью произнес лейтенант. – Направо! Левое плечо вперед… шагом марш! – распорядился офицер, и солдаты, подчиняясь приказу, чеканя шаг, ровным строем отправились на плац.

В последних числах октября Дружинина с группой таких же, как он, пацанов, рвущихся на передовую, направили в Первую гвардейскую армию Первого Украинского фронта. Сформированную команду построили и с оружием и вещмешками отправили на вокзал. Неуютная и холодная теплушка, в которую забрался Анатолий, вскоре наполнилась шумной и многоликой толпой; настроение всем поднимал конопатый юморист, придумывавший на ходу всевозможные шутки.

– Ну что, братцы! Не посрамим Страну Советов? А?! Надерем задницы фрицам! Это они еще не знают там, какие орлы на фронт едут. А то сразу бы пятки смазали для того, чтобы убегать можно было быстрее. Ха-ха-ха! Так что, товарищи?! Покажем фашистам самую короткую дорогу на Берлин? А?! – подбадривал весельчак своих сослуживцев. Последним в вагон с помощью других забрался боец, за плечами которого кроме вещмешка был баян. И по тому, как он к нему бережно относился, видно было, что этот инструмент ему дорог.

– О! Гармонист?! – расплываясь в улыбке, спросил конопатый балагур.

– Да. Есть такое… только правильнее будет «баянист», – немного смутившись, ответил боец.

– Так тогда тем более! А чего ты скромничаешь?! Это же хорошо! Значит, с музыкой фашиста бить будем! А ну-ка, пробегись по кнопкам, чтобы харьковчане нас запомнили, – не унимался рыжий солдат. – Тебя как зовут?

– Семён.

– А меня Сашка, или просто Рыжий, – рассмеялся он, обращаясь ко всем присутствующим, – все равно так звать будете – куда от этого денешься, я с детства к этому привык. А чего обижаться, если я и на самом деле рыжий?

Под солдатский хохот Сашкин взгляд зацепился за небрежно разбросанные ящики у вагона, стоящего напротив.

– Братцы! А ну, давайте-ка дополнительный стол себе в вагоне организуем, да и стул у баяниста, как положено, должен быть.

С этим внезапно возникшим энтузиазмом Анатолий вместе с двумя бойцами выпрыгнули из теплушки еще до того, как состав стал набирать скорость, и под льющийся из вагона марш «Священная война» они закинули несколько ящиков для благоустройства своего помещения. Сашка своим задором и весельем поднял всем настроение; Анатолий был счастлив, что оказался с ним в одном вагоне. Такая обстановка воодушевила всех, отчего в теплушке стало как-то уютней.

– Слушай, Семён, ты знаешь песню «Прощай, Москва»? Я ее здесь вчера на перроне слышал – ребята воронежские пели, – обратился к баянисту Рыжий, окинув его вопросительным взглядом, – я даже слова у них переписал.