– Боже, Хантер, что за ванильные признания? – я невольно начинаю смеяться от осознания странности этого диалога, ведь что бы я ни спросила у него, он обернет все таким образом, что, по его мнению, мне лучше быть с ним вместе.

– Я знаю, что ты такое «любишь», – специально выделяет последнее слово саркастичной интонацией.

«Совсем не знаешь. Ты совсем не знаешь меня, Хантер.»

Я сконцентрирована на дороге, когда замечаю, как он небрежно кладет руку на подлокотник. Пальцы лишь слегка касаются моего бедра, но этого едва ощутимого прикосновения хватает, чтобы через меня прошел разряд, заставивший мою ногу непроизвольно нажать на газ. Машина резко ускоряется, а сердце начинает колотиться быстрее.

– Что такое, ангел, ты нервничаешь? – его голос звучит мягко, но с ноткой игривого вызова. Я натягиваю на лицо маску безмятежности, стараясь отвлечь внимание от того, что самоконтроль начинает давать сбои.

– Нет, просто вспомнила кое-что… – отвечаю, продолжая двигаться на прежней скорости.

– Что?

И все было бы более-менее нормальным, если бы после его вопроса последовал мой ответ. Но вместо этого его любопытство пробирается сквозь все преграды не только в мою голову, но и в другие места. Он позволяет своей руке скользнуть выше, пробираясь под легкий материал моего сарафана, вырисовывая кончиками пальцев безболезненные, но такие ощутимо приятные ожоги на моей коже. Я вцепляюсь в руль, словно это единственное, что может удержать меня в равновесии, продолжая испытывать ощущение нестабильности во всем теле.

Горячие пальцы продолжают свое путешествие по бугристой коже, вызванной этими прикосновениями. Они тянутся к резинке трусиков сбоку и чуть оттягивают тонкую ткань, посылая по телу новую порцию жара, которая охватывает и сжимает все внутри так, что кажется, будто я нахожусь в эпицентре пламени, способного за секунду превратить все мысли в тлеющий пепел. Это как если бы меня бросили в самый жаркий костер, а затем окатили ледяной водой, заставляя желать вспыхивать с новой, пугающей силой.

Он проводит рукой дальше, изучает то, что ему запрещено изучать, трогает то, что ему нельзя трогать. Но я почему-то позволяю. И только когда его рука оказывается между ног, в тесной близости с тем местом, которое готово уже взорваться от пульсации и напряжения, мне удается вернуть себе обладание и сжать их вместе с такой силой, чтобы не позволить ему сделать чуть больше лишнего, чем я уже позволила.

«Прием, Тея, прекрати таять, сейчас же! Ты не Олаф из «Холодного сердца», оказавшийся у камина.»

– Снова пользуешься фиолетовым дружком? – с издевкой спрашивает, прекратив любые движения своими пальцами. Вместо этого он просто выравнивает ладонь и обхватывает внутреннюю сторону бедра одной ноги.

– С моим мужем мне не нужны никакие «фиолетовые дружки», – вру, бросив на него самоуверенный взгляд.

С моим мужем у меня никогда ничего не было. Никогда. О каком интиме вообще может идти речь, если мои мозги заняты совершенно другим? Я даже допустила мысль, что после Хантера я потеряла способность подпускать к себе других. Он делал со мной такое, что я не испытывала раньше ни с кем, а шанс встретить еще такого же сумасшедшего до боли человека, как я, приравнивается практически к нулю. Поэтому я надела на себя одежду монашки и целый год избегала малейшего контакта даже с самой собой. Вот именно по этой причине мне настолько тяжело находиться сейчас рядом с Хантером и его горячей ладонью между моих ног. Очень тяжело, и еще сотню раз тяжелее.

– Кажется, твои влажные трусы сейчас свидетельствуют о том, что ты лжешь, – говорит он, до боли сжимая мое бедро, чем вызывает тяжелый вздох из моей груди, который невозможно удержать в себе.