Рузов промолчал.

– Знаешь, – продолжила Эльза и взяла Михаила за руку. – Иногда я о тебе думаю. И даже мне ты кажешься извращенцем. А иногда мне тебя жалко. Уж поверь, когда вкусного чересчур, появляется тошнота… Зачем так много? Кому и что ты доказываешь?..

– Никому я ничего не доказываю, – разозлился Рузов. – Просто живу. Сама же сказала – такая половая конституция. Спасибо маме с папой! И тебе, кстати, Эльза, тоже спасибо. Не заявись ты к нам с Машкой в номер, и все бы сейчас было по-другому.

– Не думаю. Вместо меня заявилась бы другая. И потом, если ты помнишь, это ты меня нашел.

– А я и не отрицаю…Просто я человек, влюбленный в жизнь.

– И в себя, – точно подметила Эльза и отвернулась.

– Раньше ты так не говорила! – опешил Михаил.

– Старею… – усмехнулась Эльза и с нажимом произнесла: – За все в этой жизни приходится платить. Цена только разная. Знаешь, чего я больше всего боюсь?

– Неужели божьего суда? – ехидно скривился Рузов, взбудораженный странным поворотом в разговоре.

– Нет… Я боюсь сдохнуть в собственной кровати жарким летом и раздуться, как жаба на дороге. Я потому и собаку не решаюсь завести, чтоб не обглодала меня от голода, пока я, дохлая, валяться здесь буду…

– Сколько тебе лет?

– Много, Миша.

– Хватит врать! – У Рузова затряслись губы. – Ты старше меня от силы лет на десять, не больше.

– Ну и что? – удивилась Эльза и собралась еще что-то сказать, Миша это видел, но так и не решилась.

– Договаривай, – потребовал Рузов и в ожидании замер.

– Все чего-то боятся: болезней, старости, одиночества. А ты? Ты боишься?

– Боюсь, – выдавил из себя Михаил.

– Все мужчины боятся смерти, – подсказала ему Эльза, ей показалось, что она знает ответ.

– Ошибаешься. – Голос Рузова стал глухим. – Больше всего на свете я боюсь того, что моя Машка вот так же, как я, по чужим койкам шарится.

– Кто? Машка?! – расхохоталась Эльза и уставилась на Михаила, как на умалишенного: – Ты и правда больной.

– Я нормальный, – оборвал ее Рузов и ушел, отчаянно ругая себя за откровенность: признаться в том, что ты, многократно неверный, ревнуешь собственную жену, было непросто.

«Главное, чтобы ни в кого не влюбилась», – попросил поблажки у судьбы Миша, после разговора с Эльзой все чаще и чаще задумывавшийся о неотвратимости расплаты за неправедный образ жизни. Эта же мысль омрачала и Машенькино существование, отчего та взывала к небесам с аналогичной просьбой: «Никакой любви мне не надо!» Одним словом, то ли не по адресу обращались, то ли преумноженный страх обоих сработал, как магнит, но случилось то, что случилось. В Машенькиной жизни появился Он, высокий иногородний брюнет, с тремя детьми и женой с модельной внешностью. Звали брюнета Феликс.

– Какое красивое имя! – млела в его объятиях Маша и обещала хранить верность. Муж при этом в расчет не брался, потому что муж – это нечто вроде хронического насморка – ничем не выведешь. Да и не надо, потому что его Машенька тоже любит и жалеет. Оказывается, можно любить обоих, а она, дурочка, не верила.

– Не верила, пока не встретила тебя, – прижималась Маша к Феликсу и плакала от невыносимого счастья.

– Не плачь, – уговаривал ее иногородний брюнет и, будучи на редкость сентиментальным, еле сдерживался, чтобы тоже не разрыдаться. – Ты принесла в мою жизнь радость. Ты сделала меня самым счастливым человеком на свете. Ты и дети.

– А Майя? – Машенька относилась к жене своего любовника с подчеркнутым уважением, называла ее по имени и была чистосердечно признательна той за то, что сберегла любимого для нее.

– А Майя не в счет, – мрачнел Феликс и спутанно объяснял: – Понимаешь, это данность. Со счетов не сбросишь. Я человек порядочный: семью не брошу. Но люблю-то я только тебя. Веришь?