Храм не рассыпался на куски, как колокольня, но оказался в весьма плачевном состоянии. Кирпичные ступеньки едва проглядывали сквозь густые заросли тысячелистника и крошились под ногами. Наружные двери были давным давно сняты с петель, а внутренние оказались открытыми. Лика перешагнула через порог в прохладный полумрак. Сквозь узкие окна световых барабанов проникали полоски солнечных лучей, освещая высоченный резной иконостас, в котором вместо ликов зияли провалы. Дерево давно прогнило. Фрески на стенах почернели то ли от плесени, то ли от пожара, так, что невозможно было даже представить их изначальный вид. Остались фрагменты. Только голубой цвет: неба, одеяний? Только узкие руки, дающие благословение или обращённые открытой ладонью к тем, кто пришел. Только глаза, спокойные, мудрые, не знающие, что у них уже нет лиц.

Отсюда явно вынесли все, имевшее ценность, храм был пуст. Не было здесь и привычных для заброшек осколков стекла от пустых бутылок и граффити на стенах. Ощутимо пахло озерной сыростью.

– Надо же, не обоссано, – прокомментировала Ксеня.

Но Лика не слушала ее. Через тонкую подошву балеток она чувствовала рельефные орнаменты на металлической плитке, сквозь стыки которой проросла вездесущая трава. От стен расползался холод, каждый звук, даже самый тихий, множился и разбегался по всему храму: отскакивал от пола, гудел под лестницей, бежал по деревянным гроздьям винограда, украшавшим пилястры, и, наконец, поднявшись под самый купол, носился и гремел, звеня остатками выбитых стекол.

Лика не удержалась и погладила морду неизвестного науке зверя, расположившегося на двери. Он охранял замочную скважину исполинского размера. Лика представила многоголосый колокольный звон, мельтешение свечного пламени, пение хора. Ей показалось, что она слышит чистые высокие голоса и видит блеск золота иконостаса. В Ликином воображении храм заполнился людьми, у фресок снова появился сюжет, а святые обрели лица.

– Печально, – резюмировала Ксеня, – интересно, какой год постройки?

– Надо будет спросить у Колесникова, он, наверняка, в курсе.

– Пойдем, а? Как-то уныло смотреть на этот труп, – сказала Ксеня, она обхватила себя руками и поежилась.

После полумрака храма солнечный свет слепил. Перед глазами тут же поплыли черные круги. Ксеня прищурилась, приставила ладонь козырьком ко лбу, и спутилась по ступенькам. У Лики закружилась голова, она на мгновение остановилась и услышала позади себя, внутри мертвого храма, звук шагов: мягких, осторожных. Лика напряженно всмотрелась в темноту, но солнце мешало разглядеть что-либо.

– Там кто-то есть, – пробормотала она онемевшими губами.

– Что? – Ксеня быстро поднялась и заглянула за дверь, – я никого не вижу. Но давай-ка валить отсюда.

Ксеня слов на ветер не бросала, она неслась так быстро, насколько позволяли ее длиннющие ноги. Уже на другой стороне реки Лика впервые оглянулась. Над колокольней блеснул золотом тонкий шпиль. Лика сглотнула. Когда она наглоталась маминых таблеток после похорон, ей тоже мерещилось разное. Врачи сказали отцу, что последствий не будет. Неужели, все-таки ошиблись?

– Ваше отсутствие заставило меня изрядно поволноваться, – покачал головой Колесников, он рассаживал учеников по пластиковым стульям на палубе прогулочного катерка, который рыбаки пригнали из Поречья. Ксеня смущенно потупилась. А Лика себя виноватой не чувствовала: машина сломалась, телефоны в деревне не ловили, оставалось только ждать возвращения желтого автобуса, что они и сделали.

Когда все заняли свои места, катерок с тихим гулом сдвинулся и стал быстро удаляться от берега. Ветер завыл в ушах, многие ребята потянулись за пледами. Мужчина, управлявший катером, решил провести собственную экскурсию: