Капрал с сомнением посмотрел на бледную тень от камня, под углом пересекающую тропу, на густую траву, из которой выступали округлые лбы белых валунов. Затем перевел взгляд к поджидавшей их рощице. Провел двумя пальцами по усам.

– Поедем по этой, – указал он к холмам. Но в голосе его уверенности Анна не услышала.

– Хорошо! – воскликнул Утес.

Трава под ногами была удивительно густая и сочная, длинные пряди ее колыхались, как буйное лесное море. Казалось, что шевелится она сама, а не от прикосновения ветра. Чудилось: изумрудные пальцы ищут вокруг себя, хотят прижаться к путнику, взять у него силы, впитать тепло тела. Тропа уже едва угадывалась, влажная земля только иногда выглядывала между травяных косм, и она удивляла своей глубокой сытой чернотой. Лошади шли по ней все тяжелее, с растяжкой, по-журавлинному переставляя мохнатые ноги.

Капрал Пенча вглядывался в траву, наклонялся над ней, словно прислушивался, потом вовсе соскочил с седла и пошел, ведя коня в повод. Возле большой разлапистой ольхи остановился. Ольха закрывала над ними полнеба, она была огромная, как дуб или вяз, и каждый листочек на ее изогнутых ветках дрожал кроличьим хвостом.

Но дорога шла вверх и становилась суше. Когда путники поднялись над развилкой и наклонившимся камнем, Нойманн повернулась чтобы посмотреть, как далеко растянулся их караван. Люди как раз плотным гуртом выходили из-под деревьев к перепутью, сзади их теснили несколько всадников из старпомовских людей. Оттуда доносились крики. Кто-то призывно махал рукой.

– Что там у них? – спросила Анна.

– Кто-нибудь свернул с тропы, – предположил капрал. – А я особо всех предупреждал, проехал перед поворотом в лес вдоль цепи: идти друг за другом, в чащу не соваться.

– Я посмотрю, – буркнул бегемот, разворачивая лошадь и съезжая в сторону.

– Нельзя, Бруно Янович! – остановил его Чернота. – Вернись. Идти можно только вперед: возвращаться, кружить – это угодить в ловушку Хозяина.

– Да кто этот Хозяин!? Там моя Маша!

– Пусть нагоняют, – настойчиво повторил капрал. – Кто свернет, отстанет, повернет обратно – тот пропал.

– Гангут в Лехордском лесу сидит в чащобе, – сказал Риард Хонг.

– Кто?

– Страшное чудовище. Сам огромный, как древний исполин. Распластался в трясине – лежит, выжидает. Это он всех путает. Руки и ноги у него, как змеи, вместо волос и бороды тоже змеи извиваются, а кто говорит – это у него щупальца. Как у морского гада. Глаза по всей голове злым огнем горят. Один раз взглянешь на него и остолбенеешь. Гангут тебя и схватит… щупальцами обовьет, и кровь из жил высосет.

– Жуть какая, – поежилась Анна, безотчетно стараясь держаться между Утесом и Фюргартом. – Неужели такие твари бывают?

– Я его не видел, – ответил Чернота. – Лесовики как-то живут здесь. Просто нужно уметь. При нужде можно ходить и через Лехордский лес.

– А ты как научился, капрал? – повернул к нему длинное лицо Утес.

– Военную лямку я тянул у палещуков, а пришлось однажды прямиком идти на Баксидку…

– А зачем? Почему не по королевскому тракту?

– Это длинная история…

– Так расскажи нам, до вечера я совершенно свободен. И хочу знать своего проводника. Может ты и не капрал уже, а слуга Гангута… слышал я такие россказни. Шагнул с тропы, вернулся и уже не человек, а подлая тварь, заманивающая в западню, ждущая удобного часа, чтобы накинуться сзади…

– Ну, тут уж либо вести, либо байки сказывать, – капрал нахмурился, осматриваясь вокруг. Место как раз было чистое, удобное.

Деревья здесь росли отдельно друг от друга, как в ухоженном ландшафтном парке, и солнце впервые за целый день пробилось сквозь желтую пелену. Хотя тропа, что их вела, теперь почти не угадывалась, они поехали веселее. Впереди виднелся лоб холма, после лесной угрюмой стесненности, хотелось подняться на него, оглядеться и дождаться остальных. Место было широкое, можно было, ожидая, устроить и привал.