Звонарев и Шевякин, не обращая внимания на ворчание жен и дочерей, учинили скоропалительный подъем. Полусонные благоверные, озябнув на морозе, не торопились забираться в повозки. Отводили душу такой едкой, изобретательной бабьей бранью, что малость пересолили. К ним, отступницам, пришлось применить меры, – староста Шевякин приголубил свою гранд-бабу кулаком, а Звонарев – по-семейному – дважды вытянул Настюху кнутом. Но дедам, приверженцам строгого обращения с бабой, и этого показалось мало, они подзуживали казаков: как это ведьмы длиннохвостые посмели мужей бранить?!

После полудня добрались до побережья. С крутояра неоглядно распахнулась ледяная пустыня моря, сплошь заснеженная, лишь кое-где желтеющая круговинами и полосами выступившей воды. Темными струнами тянулись от берега вдаль колеи дорог, теряясь на грани неба и белой тверди. По ним муравьями двигались повозки, машины. Узнавались кавалькады всадников. Тащились пешие. На просторе вольней гулял потеплевший ветер. Ощущался запах талой воды и бурьянной прели. Полина Васильевна в проеме глубокого оврага, уходящего к морю, заметила отпотевший глинистый выступ и поняла, что началась оттепель.

С легкого разгона, придерживая лошадь, выехали на лед. Зацокали подковы. Корова Шевякиных впереди споткнулась, как-то валко рухнула, прокатилась на боку. Семен Фролыч остановил лошадей, слез, грузный и одышливый, наблюдая, как буренка, привязанная к подводе длинным налыгачем, пытается встать. Она приподнялась на передние ноги и снова упала, взмыкнула. Встревоженный хозяин стал помогать ей, потянул за рога. Но бедняга не повиновалась, вертела головой, освобождаясь от привязи. Долго хлопотал Шевякин возле коровы, осматривал и ощупывал ноги, затем удрученно махнул рукой, что-то сказал жене и, помрачневший, кинулся к рундучку под сиденьем. Тихон Маркяныч, передав вожжи снохе, слез на шершавый лед, спытал атамана:

– Что за оказия? Подвернула ногу?

– А-а… Бодай бы сдохла! Не подвернула, а сломала.

– Або помочь?

– Езжайте! А я скорочко освежую и догоню. А где ж Анна? Отстала?

– И глаза б ее, сучку, не видели!

– Пока управлюсь, – подъедет. Погружу к ней мясо. Она одна. А вы с Василем поняйте! В Таганроге свидимся…

На третьем часу пути по азовскому льду, когда уже обозначился темной полоской северный берег, неожиданно снизились и стали расстреливать кавалерийские отряды и обозы два краснозвездных «ястребка». Длинные очереди пулеметов секли, поражали без разбора. По колонне – исступленные крики, плач. Бронебойные пули вонзались в скованную морозом твердь, взметывая слюдянистую – напротив закатного солнца – крошку. Из выбоин просачивалась вода. Тихон Маркяныч огрел Вороную, погнал в сторону от дороги, следя за самолетами. На дальнем расстоянии унял лошадку, перевел на шаг. А по истребителям охранники открыли огонь из автоматов, и они, сделав еще один заход, канули в темнеющей выси.

Тихон Маркяныч повернул обратно, смыкаясь с беженским обозом. А Полина Васильевна все молилась, хотя угроза миновала, – молилась, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами…

На следующий день по прибытии в Ростов, как и намечал, Павел Тихонович отправился в бывшую войсковую столицу, воспользовавшись машиной комендатуры.

Уже за городом повстречались отступающие армейские части. Новенький, довольно резвый и комфортабельный БМВ подолгу стоял на обочине, пропуская танки, орудийные тягачи, грузовики с солдатами. Шофер-ефрейтор улучал момент, чтобы юркнуть мимо колонны и разминуться с теми, что двигались по шоссе навстречу, осуществляя неведомую передислокацию. Понурыми, неприязненно-суровыми выглядели «сыны Третьего рейха» в этот кочевой январский день.