Но правда была в том, что Дима не чувствовал к маме Никиты сыновьей любви. Он чувствовал другую, такую, имени которой тогда ещё сам не знал. Он был в неё совершенно влюблён. Потому что эта женщина заботилась о нём, как родные родители никогда не умели заботиться. Потому что она была идеальная, книжная: всё время в дороге, и такая изящная, и такая бесконечно добрая. Потому что он видел в ней принцессу из рыцарского романа. Он её просто обожал.

И время шло, а он продолжал обожать мать своего лучшего друга. Когда они учились в седьмом классе, Дима вдруг перестал ходить к Киту в гости – он стал сумасшедше стесняться его мамы, как ни один другой мальчик не стеснялся самых красивых девчонок в школе. Когда они заканчивали школу, когда Кит, вооружившись гитарой, пел с друзьями и девушками песни во дворах и маленьких клубах, Дима снова начал ходить к ним в гости – уже в отсутствии Кита. Его мама рассказывала Мите истории из путешествий, показывала фотографии и сувениры, придумывала игры по мотивам своих приключений. Она нуждалась в слушателе, потому что её самый дорогой на свете человек, сын, с детства наложил на дорогу какое-то табу. Он был заядлым домоседом, даже на дачи к тётушкам и материнским подругам всегда выезжал нехотя.

«Зачем, мама, куда-то уезжать, – смешно филосовствовал мальчик, – Если я родился в Москве, а значит, в Москве моё место?»

Конечно, она относилась к Мите просто как к другу своего сына (и, может, ещё немножко – как ко второму своему сыну), но он и в восемнадцать продолжал считать её своей прекрасной принцессой, которую обязан был защищать. Только один раз она чуть об этом не догадалась – когда сказала мечтательно, поставив перед ним чашку горячего чая, привезённого ею лично из Индии неделю назад, и поцеловав его в кудрявую макушку:

– Кит ко мне вчера приводил знакомиться новую свою девочку. Говорит, что собирается жениться. Цитируя Станиславского: не верю! Она душечка, но это совершенно точно ненадолго. Да и когда у него надолго было… Да? Ты, Митя, другое дело. Ты у нас серьёзный. Скоро мы, скажи на милость, тебя женим?

Митя вспыхнул едва ли не в буквальном смысле алым пламенем, промямлил что-то невразумительное и быстро собрался домой – мол, поздно уже, засиделся, не хочу Вам мешать. Мама повела удивлённо бровью, но быстро об этом разговоре забыла. Только Димка вдруг почему-то стал чрезвычайно занятым и почти перестал приходить в гости.

Чёрт его знает, чем бы оно закончилось, если бы прошло побольше времени. Но время не прошло – через полтора месяца она летела из Исландии (даже там оставаясь верной своему набору из трёх платьев, а уж как она в них не мёрзла – это, видимо, секрет фирмы), самолёт оказался неисправным и разбился. Вместе с Димкой. Как бы по-детски это ни звучало, он теперь чувствовал, что подвёл свою принцессу, самолично скормил её дракону…

И вот теперь, не найдя ничего лучше, Дима пришёл вымещать свою злость на Ките. Он кричал ему глупое:

– Ты не мог её остановить, идиот?! Отговорить от этой Исландии?! Отправить куда-нибудь ещё?! Столько рейсов летает – миллионы в день, наверное! – миллионы самолётов не бьются, а ты позволил ей лететь на этом, на этом тупом самолёте из Исландии, ты совсем с ума сошёл, Кит?!!!

Он так ревел, что не Никиту, а его стоило бы называть «китом». И ответить на это было нечего. Даже если бы пришло в голову объяснять, что ни от кого, кроме мамы, это не зависело, он бы сейчас этого не услышал; но Кит не объяснял. Кит лежал на полу, готовый на все обвинения, готовый на ненависть со стороны лучшего друга, потому что и сам он ненавидел – до хруста костей ненавидел маму за то, что она умерла и оставила его одного.