Через год Алекс получил визу, устроился на работу, и жизнь начала постепенно налаживаться, но Милин Нью-Йорк долго ещё был страшным, холодным и нависающим над ней городом равнодушия и одиночества. Прошло как минимум пять лет, пока она научилась называть Нью-Йорк домом. А научившись, полюбила этот город всей душой. Она наслаждалась его вечной суетой и неопрятным разнообразием, ненавидела до зубовного скрежета его общественный транспорт, с искренним интересом узнавала истории его жителей, с которыми ежедневно знакомилась в метро. Она плавала в этом городе, как плавает маленькая, но уверенная в себе рыбка в огромном океане возможностей и надежд. Она стала неотъемлемой его частью.

Мила шла по Мэдисон-авеню и едва заметно улыбалась. Ветер надежд, ветер перемен, весна. Она ненавидела ледяные нью-йоркские ветра, и суровая нью-йоркская зима становилась для неё настоящим испытанием. До костей пронизывающий, задувающий в душу ледяной ветер забирал у неё радость жизни и надежду на лучшее будущее. Это надо было пережить, перетерпеть. Единственная надежда была на то, что после зимы всегда придёт весна, а с ней подует и ветер перемен. Почему-то этот апрельский лёгкий ветерок пахнул океаном, неся в себе какой-то лёгкий привкус того, что всё ещё будет в её жизни, всё, о чём она мечтала, всё то дорогое и несбывшееся, что она тайно оплакивала, осматривая себя по утрам в зеркале, оно ещё случится. Так говорил ей пахнущий океаном тёплый ветер, и она верила. Не могла не поверить, ведь ветер перемен не мог врать…

Люди деловито сновали мимо неё, спеша по своим неотложным нью-йоркским делам. Город занятых людей. И Мила была занятым человеком, деловой колбасой, вечно пытающейся повсюду успеть. Но в такие апрельские дни она отказывалась спешить. Ей хотелось распахнуть руки миру, остановиться среди спешащей по делам толпы и закричать: «Я ЕСТЬ! Я ТУТ! Я ЖИВУ!!!!» И плевать ей хотелось на посторонних. Пусть себе смотрят на неё, как на сумасшедшую, это не сможет нарушить её радость…

Чёрт, опять подвернулся каблук. Она всё время спотыкается, натыкается на всякие предметы, недаром её муж, Александар, над ней постоянно посмеивается. Называет её «Милок – бедлам и разрушение». Алекс не понимает, что она просто не умеет рассчитывать траекторию своего движения. Вот и сейчас – шла-шла и ни с того ни с сего подвернула каблук. Ещё почему-то все вокруг говорят, что она носится, как угорелая, и не смотрит под ноги. Ерунда. Это они плетутся, как черепахи, а у неё нет времени на то, чтобы тащиться по жизни, с трудом волоча за собой ноги. Смачно выругавшись, она оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что её никто не услышал, поправила свою неуправляемую рыжую шевелюру, допела про себя со вчерашнего дня преследующую её арию Лючии ди Ламмермур и вошла в здание школы.

В крошечном кабинетике Милы не было окон, зато он весь был завален нотами, книгами и бумагами. На полу валялось несколько пар туфель на каблуках – Мила надевала их в торжественных случаях. На крючках двери висели какие-то кофты, накидки, вечерние платья, а на полках в беспорядке были сложены детские книжки и игрушки. Если посмотреть со стороны, действительно можно было подумать, что хозяйка кабинета и есть сама Мисс Бедлам и Разрушение. Нот и бумаг в кабинете было столько, что они в беспорядке лежали на пианино, на столе, на шкафах, а иногда и на полу. Миле временами становилось стыдно за беспорядок в своём кабинете, но она старалась не заострять внимания на такой ерунде, как разбросанные ноты. Иногда она закрывалась в кабинете во время большой перемены и тщательно его убирала. На душе сразу становилось легче, но через несколько недель кабинет принимал свой обычный захламлённый вид. Каждый раз, когда обожающие её и ходящие за ней по пятам ученики заходили к ней, она дежурно извинялась за беспорядок. На самом же деле он её совершенно не смущал, больше того, она считала беспорядок проявлением своей творческой оригинальности и даже немного гордилась им.