Агранский тревожно ждал. Вот только чего? Ответа или не покачнусь ли я? Но спрашивать: «А ты делал мне только что предложение?» было неловко. И давать ему повод себя обнять — падать, я тоже больше не собиралась.

— Вадим, можно мне получить расчёт? Распорядись насчёт него, пожалуйста.

Он улыбнулся криво и как-то загадочно.

— Иди поешь. А я пока отдам все нужные указания.

— Сдам форму, — спохватилась я, забирая её со стула.

— Оставь эти тряпки себе, — усмехнулся он и открыл дверь.

Напрашиваться на завтрак в ресторане, где уже не работала, я постеснялась. Хотела купить за свои деньги чай и пирожок, но девчонки всё равно меня накормили. Потискали на прощанье. Даже всплакнули. Но засиживаться было некогда. И я пошла в кассу. С тревогой.

— Вот здесь Тимофеева распишись за полученную трудовую книжку, — ткнула кассир в мою фамилию в журнале. — Проверь, всё правильно?

— А зарплата? — робко спросила я, удовлетворённо кивнув. — На карту, как обычно?

— За деньгами к Вадиму Ильичу, — махнула она в сторону директорского кабинета. — Мы тебе всё рассчитали. Вот, — ткнула она в какую-то бумажку. — И переработки, и компенсацию за неиспользованный отпуск, даже премию, всё как положено. Но он сказал зайти к нему лично.

И чувство, что можно ноги не бить — напрасно, не покидало меня до самой двери приёмной.

— Он уехал, Тимофеева, — смерила меня взглядом секретарь, доставшаяся Агранскому от матушки, злая непреклонная старая стерва, что сидела на страже хуже Цербера, и лишних две головы, возможно, прятались у неё в выдающемся лифчике. — Держи. Просил тебе передать, — швырнула она на стол как на прилавок хрустящий конверт из крафт-бумаги, в которые складывают булочки на вынос.

И уже по виду Церберши было понятно, что там не деньги. А ещё, что она туда заглянула. Но доставить ей такое удовольствие — позлорадствовать, глядя на моё разочарованное лицо, хрен она угадала.

— Вот сука! — достала я бархатную бирюзовую коробочку.

Но сначала прочитала записку.

«Согласись, меня трудно назвать скупым. Его цена намного больше твоей зарплаты. Но разве это не дороже денег?»

В нежном бирюзовом бархате, как в гробике, под крышечкой с белым бантиком на тонкой цепи покоилась подвеска от Тиффани. В форме банального сердечка. С прозрачным камешком по центру и надписью: «Моей неприступной...»

И я ещё не отрычала, не оттопала от злости, когда прилетело сообщение. Видимо, Церберша отписалась, что конверт доставлен адресату.

«Надеюсь, тебе понравилась. Но можешь обменять её на свою зарплату или обручальное кольцо. Сегодня в девять. В президентском люксе».

«Да хрен ты угадал!» — сняла я тысячу из неприкосновенного запаса в банкомате.

И по дороге в автобусе номер двести двадцать девять, что вёз меня куда-то на край белого света, где жил Великий Писатель, шерстила сайт Тиффани. Там русским по белому в политике возврата изделий, видимо, специально для таких меркантильных особ, как я, было написано: принимается только при наличии чека и только на территории США.

«Врёшь, не возьмёшь!» — злорадствовала я, когда расправив прямо на коленях крафт-пакет, сфотографировала на одной из остановок подвеску вместе со всеми бирюзовыми фантиками и выложила на Авито ровно за тридцать семь тысяч четыреста рублей, что причитались мне согласно ведомости. Торг неуместен.

«Засунь его себе в задницу! — отстучала я ответ. — Прямо в президентском люксе».

Прижимая к себе рюкзак с баснословной суммой, которую надеялась получить, я тряслась в пригородном автобусе до конечной, чтобы там пройти ещё километр пешком и постучаться в дом Великого Писателя.