Тогда гитлеровцы начинают стрелять. Пленный, протянувший руку за яблоком, падает поперек дороги, подкошенный автоматной очередью. Женщины разбегаются. Колонна продолжает свой путь.

…Темной дождливой ночью пленных пригнали в пересыльный лагерь. Это был небольшой деревянный сарай среди болотистого поля, уже обнесенного двумя рядами колючей проволоки; по углам стояли вышки с прожекторами; вдоль проволоки прохаживались охранники с собаками. Раненых поместили в коровник; все остальные расположились прямо на земле, под открытым небом.

Здесь не было ни клочка сухой почвы – и не то что сухой, а просто твердой, где можно было бы хоть присесть. Люди сбились в круг и долго стояли так, не разговаривая, и не шевелясь, и уже не замечая дождя, хлеставшего по их лицам. Дождь не унимался. Вся площадка лагеря превратилась в сплошное месиво. Несколько человек, оторвавшись от круга, принялись бродить по лагерю в поисках веток для подстилки, но так и вернулись ни с чем. Тем временем трое пленных стали разгребать руками грязь посреди лагеря, надеясь докопаться до твердой почвы. К ним присоединилась и Ляля. Наконец удалось очистить небольшой клочок земли. Все четверо сняли с себя мокрые шинели, две постелили на землю, двумя другими накрылись. Какое это счастье – лечь, выпрямить затекшие ноги!.. Но не прошло и получаса, как грязь стала подплывать сначала под спину, затем и под голову. «Так и утонуть недолго», – мрачно пошутил Лялин сосед, высокий человек с лицом, настолько заросшим, что нельзя было понять, молод он или стар. Все четверо встали и снова пошли бродить по лагерю.

Наутро пленным впервые выдали по черпаку баланды, сваренной из картофеля без соли, и тут же погнали на работу – выравнивать дорогу.

…Бежать, любой ценой бежать из плена, пока не поздно, пока еще есть силы!

Но из лагеря бежать невозможно, а на работе и на марше – такой же усиленный конвой.

Нет, в одиночку ничего не сделаешь. Надо найти сообщников, надо с кем-то сговориться. Но с кем? Как? Подойти к первому же, чье лицо приглянется? Или лучше подождать случая, присмотреться к людям, увидеть, кто как себя ведет, и тогда уж сделать выбор?

Так лучше. Так вернее.

И Ляля решила ждать.

Однажды утром весь лагерь был выстроен по две шеренги в каре.

– Жиды и коммунисты, три шага вперед! – скомандовал офицер.

Из каждой шеренги вышло по нескольку человек.

Выведя их на середину и приказав раздеться, офицер принялся ходить вдоль шеренг, пытливо всматриваясь в лица остальных.

Среди вышедших была женщина средних лет, в шинели, с повязкой Красного Креста на рукаве. Женщина держала за руку мальчика лет двенадцати. Ее лицо выражало не то растерянность, не то какое-то крайнее удивление, словно она силилась и не могла понять, чего хотят от нее и от мальчика. Глаза ее настойчиво спрашивали об этом тех, кто остался в строю. Когда, закончив свой обход, офицер вышел на середину и подошел к ней к первой, она только сжала руку сына.

– Раздевайся, – приказал офицер.

Женщина послушно сняла с себя шинель и гимнастерку. Мальчик плакал и держался за юбку матери. Затем ей было приказано снять и юбку. Женщина отказалась. Теперь в ее глазах была только ненависть. Офицер вызвал из строя двух пленных и приказал раздеть женщину. Пленные стояли не шевелясь.

У Ляли потемнело в глазах; она безотчетно рванулась, но тут же чья-то рука властно легла ей сзади на плечо.

– Спокойно! – услышала она громкий шепот. Она обернулась и увидела наклонившееся к ней незнакомое, заросшее щетиной лицо, такое же темное, как и все лица вокруг. – Спокойно, – повторил незнакомец, и рука его больно сжала ей плечо.