Володя не замедлил появиться, я бросился на него с кулаками – и тут же оказался на полу, даже не поняв, ударил ли меня Володя или просто толкнул. Я видел, как Володя заносит ногу – я тупо пялился на нее, ожидая удара совершенно равнодушно, – но Володя немного пооглядывался, подумал – и поставил ногу на пол. Потом, мельком глянув на меня, последовал было по назначению, но неожиданно вернулся, сделав пару шагов назад. Он нагнулся ко мне, взяв за лицо, приподняв его, обратив к себе.

– Что с тобой? – с брезгливым сочувствием поинтересовался он.

Я молчал, стремясь сохранить как можно больше достоинства. Он все с тем же выражением изучал меня.

– Ты хоть знаешь, на кого лезешь?

– Да, – твердо ответил я, как можно спокойнее и нейтральнее.

Молчание.

– Ну ты валет… – он засмеялся, толчком отпустив мое лицо, и ушел на этот раз окончательно, еще и громко зевая по дороге, и я точно знал, что это не представление для меня, меня он уже почти забыл и окончательно забудет, когда дойдет до сортира. Ему, как оказалось, было туда.

Какой, однако, снисходительный убийца… Как он, должно быть, упивается, что «помиловал» меня! Какая честь и милость. (Я совершенно не подумал, что все это происходило в стенах заведения, где не любят беспорядков.)

Я пошел в свою палату, лег на кровать и повернулся лицом к стене.

И так и лежал.


Другой день начался как ни в чем не бывало, но за обедом один все же завел (в его голосе звучало неподдельное благородное негодование):

– Ты что, вообще нюх потерял… – но тут же был оборван царственным Володей:

– Он же дурик, посмотри на него. Чего об него руки пачкать, геморроя больше, – он кивнул куда-то в сторону, как бы наружу, – ладно, стоп, проехали.

И разговор перешел на другую тему.

Все-таки под конец трапезы Володя сказал мне:

– Слушай, батя. Ты так больше не фаршмачь. Не доводи до греха.

Я смотрел в его темные, как бы сгустившиеся глаза и согласно и вдумчиво кивал, очень спокойно. За столом, кстати, никого уже не было, мы были одни.

Володя еще немного посидел, все так же глядя на меня, потом резко встал и вышел из столовой.

…До меня дошло, что я только что услышал, как коротко скрежетнул по полу стул, когда Володя резко поднялся.

Больше я Володю Володей не называл. Только Сережей.


Интересно, я неожиданно обнаружил у Володи короткие, густые, плотные брови, на которые раньше не обращал внимания; они смотрелись несколько странно, чтобы не сказать «несколько нелепо» на его бледноватом лице; вероятно, из-за них он всегда казался слегка принахмуренным, не вполне довольным, что в его положении было скорее преимуществом.


Ко мне все обращаются «старый». Или «батя». Признаюсь, меня это задевает: так ли уж я стар? В конце концов, я не настолько старше Володи. И вообще…


Борча недружелюбен со мной. В ответ на мое приветствие он едва кивает, а то и вовсе не реагирует. Меня изводит чувство вины, хотя виноватым я себя не считаю, – но ведь именно из-за меня он попал в передрягу, едва не стоившую ему жизни. Мне необходимо добиться его прощения. Постоянно думаю об этом.


Я сделал открытие: наша старшая сестра, здоровая бабища, одновременно грудастая, задастая и голосистая, есть не кто иная, как мать Володи. Догадка пришла ниоткуда, но я сразу же твердо уверился в ней. Теперь мне стало понятно, почему Володя иногда задерживается у ее поста, почему иногда они негромко говорят в сторонке. Получается, что в этом заведении я встретил не только единственного сына Бога, но и его мать. В высшей степени любопытно.

Уж я-то понимаю, почему они не афишируют свои отношения!


Вот они, полюбуйтесь. Бойцы вспоминают минувшие дни. Громче – нет, не громче, а слышнее и разборчивее других доносится Володин голос, он единственный, кого не перебивают.