Наконец и он. Очамчирский вокзал.

На перроне все спешат, деловито снуют туда-сюда железнодорожные служащие в специальной форме, внимательно вглядывается в прохожих постовой. Следом наступает апофеоз: быстрый спуск с крутых вагонных ступенек, радостное нетерпение в предвкушении встречи с сёстрами, совместного раздолья игр и вкусных обильных обедов.

…Как, уже воскресенье и надо ехать обратно?

Мама, можно я останусь? Можно? Можно?

Ауадхара

– Мама, мама, меня художник нарисовал!

Городскую девочку переполняют эмоции, голос вибрирует на высоких нотах, большие, тёмно-карие глаза горят огнём воодушевления или, скорее, его имитацией, так как подкрепить слова физическим наличием портрета она не может.

– Он остался у художника, – сообщает она в ответ на просьбу показать рисунок.

– А почему не забрала? – И расстроенная мама Эвелина бросается уговаривать городскую девочку забрать обратно портрет. – Попросила бы художника, он бы тебе его отдал, – говорит она.

– Ладно, заберу! – снисходит городская девочка и мчится за рисунком.

Бежать в неполных пять лет вниз по склону – всё равно что с горы, ведь вокруг всё кажется большим: и люди, и деревья, и окружающие холмы, и сам пригорок, на вершине которого выстроен неказистый летний домик-балаган – грубо сколоченные из деревянных брусьев нары с постелью, раскладушка для папы Аслана, несколько заменяющих кухонную столешницу досок и керосиновая лампа, подвешенная к стропилам. Семья папы Аслана и мамы Эвелины уже во второй раз приезжает в горы и поселяется в выстроенном неизвестным умельцем домике-балагане, притулившемся на склоне холма по левую руку от основной дороги. Домик как может имитирует привычные городские условия – освобождённая от травы и плотно утрамбованная земля под ногами заменяет пол, две двери служат основным и чёрным входом, над головой прочная, защищающая от дождя и ветра крыша. Да и пейзаж, в общем-то, знакомый, ведь почти в каждом абхазском селе есть и горы, и лес, и вода, и шум горной речки.

В отличие от домиков-балаганов, палатки у местных не в чести. Они остаются прерогативой блуждающих по горам туристов, которые из-за своей тяги к зыбкости бытия кажутся склонной к размышлениям городской девочке несерьёзными личностями. «Серьёзные личности, – уговаривает себя она, на самом деле тоже страстно желающая стать несерьёзной личностью, – не будут ходить по горам без особой цели».

Правда, не все те, кого она именует «серьёзными личностями», желают селиться в домиках-балаганах и тоже выбирают палатки, что вносит некоторую сумятицу в философские рассуждения городской девочки. И это не свёрнутые в шар за натруженными спинами туристов домики-ульи, а целые брезентовые дворцы: с деревянными полами, центральным пространством для трапез, широким входным порталом, боковыми окошками и застеленными красивыми покрывалами кроватями.

Впервые увидев на опушке ближайшего леса такой дворец, городская девочка получает нечто вроде культурного шока. Фантастическая расточительность человеческой мысли, когда временное без оглядки и оправдательных мотивов выглядит как постоянное, сражает наповал и заставляет частично отказаться от прежних пристрастий к устойчивому быту балагана.

«Когда-нибудь и я буду жить в брезентовом дворце, – решает она, отбрасывая в сторону собственные оценочные критерии несерьёзности некоторых личностей. – А на случай походов по горам ещё куплю и домик-улей».

К удивлению городской девочки, у мамы Эвелины и тёти Иры, с одной стороны не возражающих против роскоши брезентовых дворцов, оказывается диаметрально противоположное мнение по поводу домиков-ульев. Они заявляют, что в домиках-ульях будет невозможно обрести устойчивую радость бытия из-за страха переболеть всеми простудными заболеваниями на свете, коварно подстерегающими маленьких детей чуть ли не за каждой ауадхарской елью. По этой причине, говорят они, жизнь городской девочки должна будет ограничиться рамками роскоши брезентового дворца. Для усиления аргумента о коварстве простудных заболеваний выдвигается и ещё один аргумент. Оказывается, помимо риска заболеть всеми болезнями мира, жизнь в домике-улье до крайних пределов усиливает возможность подвергнуться нападению многочисленных диких животных.