Первоначально «Мысли о религии и других предметах» были черновыми набросками будущего сочинения в защиту христианской веры. Монастырский житель Паскаль, обошедший пешком все без исключения церкви Парижа, хотел так же обойти все аргументы, доказывающие преимущества религии разума и сердца над атеизмом. Но вероятно, как в случае кенигсбергских мостов Эйлера (пусть это другой век), церкви можно было обойти, просто растворившись на улицах Парижа (напомню, что последним изобретением Паскаля, внедренным за несколько месяцев до его смерти, была многоместная карета, омнибус, наш автобус, в эластичном сумраке которой так легко раствориться), тогда как аргументы просто взывали к глубинам совести, и вопя, перебивали друг друга – их нельзя было все уместить на плоскость книги. Поэтому мы читаем сейчас «Мысли» как завершенное в его незавершенности произведение.

Хотя «Мысли» Паскаля – это краткие рассуждения на самые разные темы, построение этой незавершенной книги прямо противоположно тому, что в предыдущем, XVI веке предложил читателям Монтень. Монтень стремился тщательно отполировать всякое свое чувство, чтобы у читателя не возникло сомнения в искренности приводимых им доказательств. Искренность Монтеня особая – она не столько в плену литературных условностей изображения характера, сколько искренность действия, в отличие от привычной нам искренности чувства: искренность выпада на рапире. Тогда как Паскаль никогда не хочет представить себя читателю искренним, напротив, он говорит, сколь часто мы все обманываемся не только в ответах на вопросы, но и в постановке этих самых простых вопросов. Именно поэтому из всех античных философских школ Паскаль спорит прежде всего не с эпикурейцами, что мы бы ожидали от аскета, но со стоиками: ведь если эпикурейцы допускали случайность своих рассуждений, стоикам казалось, что все вопросы они поставили правильно, а в противном случае их жизнь не имеет никакого смысла.

В последние годы жизни Паскаль страдал так, как не страдали стоики: посетивший его голландец Христиан Гюйгенс, заочный учитель Ньютона, один из отцов «научной революции» XVII века, нашел его глубоким стариком. Но пока слабело тело, тем больше укреплялась пытливая мысль. Врачи отнимали у Паскаля бумагу, опасаясь, что напряжение рук и ума преждевременно сведет его в могилу, но он продолжал писать «Мысли» на случайных клочках бумаги. Врачи мыслили организм как сосуд, перенапряжение которого может его повредить, но Паскаль видел в своем теле скорее точку приложения сил, которые в его мыслях проявятся с небывалой полнотой. И сейчас, читая его строки, проникновенные, как детская молитва, и при этом мудрые, как советы век пожившего и век учившегося, мы оказываемся свидетелями этой полноты. Эту полноту русские философы-идеалисты называли «религией сердца», а М. М. Бахтин – диалогизмом. Мы можем назвать ее просто местом поминания Паскаля, никогда не устающего длить с нами разговор.

Александр Марков,

профессор РГГУ и ВлГУ,

в. н.с. МГУ имени М. В. Ломоносова

19 апреля 2018 г.